Большая охота на акул
Шрифт:
Следовательно, у не-студентов Беркли не возникает проблем, как перебиться. Климат мягкий, люди дружелюбны, и вихрь событий никогда не замирает. Еще один редактор «Паука» – Джим Приктетт, который бросил университет Оклахомы и которого за неуспеваемость отчислили из университета в Сан-Франциско.
– В университете Сан-Франциско нет студенческой жизни, – говорит он, – а единственный не-студент, которого я знаю в Оклахоме, сейчас в тюрьме.
Прикетт приехал в Беркли, потому что «тут многое происходит». В свои двадцать три он левый на всю катушку, но его революционный пыл умеряется пессимизмом.
– Если в этой стране
Пока он зарабатывает двадцать пять баксов в неделю как ведущий автор «Паука», громя истеблишмент при каждой удобной возможности. Прикетт так же похож на красную угрозу, как Уилл Роджерс на человека из племени банту. Он высокий, худой блондин, к тому же шаркает.
– Черт, я, наверное, однажды переметнусь, – говорит он со слабой улыбкой. – Стану преподавателем истории или еще чего. Но еще не скоро.
Но что-то в Прикетте наводит на мысль, что ренегатом он станет очень не скоро. В отличие от многих активистов-не-студентов у него нет степени, а в обществе, которое его ужасает, даже ренегату нужен диплом о высшем образовании. Это один из самых непреложных фактов в жизни не-студента: бросив институт, он сделал физический шаг за рамки системы, шаг, который все больше студентов как будто находят достойным восхищения. Отвергать его трудно – во всяком случае, сейчас, пока волна катится в эту сторону. И без болезненной переоценки себя в систему не вернешься. Многие придумывали себе чудовищный супчик причин в оправдание возвращения, но мало кто советует пробовать его на вкус.
Проблема у них не та, что у бросивших старшие классы школы. Они якобы несовершеннолетние, но активистов-не-студентов обычно называют взрослыми.
– Многие из этих ребят – лучшие студенты, – говорит доктор Дэвид Пауэлсон, глава студенческой психиатрической клиники Калифорнийского университета, – но ни одному университету они не по зубам.
Как же тогда этим талантливым одиночкам вписаться в супербюрократию правительства и большого бизнеса? Калифорнийский набирает себе студентов из тех выпускников школ по всему штату, кто по своим оценкам вписался в одну восьмую лучших, и те, кого принимают из других штатов, подают надежд не меньше. Те, кто, бросив другие учебные заведения, перебирается в Беркли, обычно относятся к тому же типу. Они ищущие, возможно, не без проблем, и, возможно, не без причины для них. Многие кочуют из одного университета в другой в поисках нужной программы, нужного преподавателя, нужной атмосферы и способа справляться с презренным миром, в котором они вдруг повзрослели. Это как армия Холденов Колфилдов, которая ищет дом и начинает подозревать, что, возможно, никогда его не найдет.
Это – аутсайдеры, не-студенты и потенциальные (если не профессиональные) бунтари. Есть что-то примитивное и трагичное в попытках Калифорнии принять законопроект против них. Сам по себе законопроект малозначим, но образ мыслей, который его породил, – чванливый образчик того, в чем суть кризиса. Общество, готовое в неведении принимать законы против своих не реализовавших себя детей и своих рассерженных, отчаивающихся правдоискателей, ждет потрясение, все более неминуемое, по мере того как оно будет проводить в жизнь идею массового образования.
Это гонка наперегонки со временем, самодовольством и капиталовложениями крупных монополий. И для не-студента, левого активиста она носит личный характер. Будь он прав или неправ, невежественен или злобен, обладай он сверхумом, или ему просто скучно, решившись бросить учебу, он приговаривает себя к тому, что «придется выживать» за рамками всего, что он бросил. У социального радикала предположительно есть талант, свое личное безумие или какой-то другой туз в рукаве, но единственная надежда политического радикала – найти способ взорвать систему, вытеснившую его в промежуточное состояние. В сегодняшнюю новую эру многие считают, что они на это способны, но большинству тех, с кем я разговаривал в Беркли, похоже, немного не по себе. Планы, как именно «взорвать систему», исключительно туманны, и такое ощущение, что просвета не будет.
– Что вы собираетесь делать через десять лет? – спросил я одного радикала, гостившего в доме, где верстают «Паука». – Что если к тому времени революция не произойдет? Даже перспектив ее не будет?
– Вот черт, – ответил он, – об этом я не думаю. Слишком многое происходит в настоящий момент. Если революция грядет, то пусть уж наступит поскорее.
The Nation, № 201, 27 сентября, 1965
РИСКОВЫЕ ПАРНИ НА МОЩНЫХ НЕБЕСНЫХ МАШИНАХ… УЖЕ НЕ ТЕ, ЧТО РАНЬШЕ!
Мифы и легенды умирают в Америке тяжело. Мы любим их за дополнительную реальность, за иллюзию почти бесконечных возможностей, позволяющих стереть узкие рамки обыденности. Странные герои и ломающие традицию борцы существуют живым доказательством (для тех, кому оно нужно) того, что тирания «крысиных бегов» не всеобъемлюща. Взгляните на Джои Неймета, говорят они: он нарушил все правила и побил систему, аж в ушах зазвенело. Или на Хью Хефнера, эдакого Горацио Олджера нашего времени. И Кассиуса Клея – Мохаммеда Али, – который, как U-2, взлетел так высоко, что поверить не смог, когда его сбил рой пчел.
Гэри Пауэре, пилот U-2, сбитый над Россией, теперь испытывает самолеты для «Локхид Эйркрафт», все более новые, все более «неуязвимые» самолеты в прекрасном синем небе над пустыней Мохаве, в Долине Антилоп, к северу от Лос-Анджелеса. Долина бурлит авиапроектами, особенно на военно-воздушной базе Эдвардс вблизи Ланкастера, где военно-воздушные силы тестируют новые самолеты и выводят новую, компьютеризированную породу легендарных сорвиголов-пилотов. Шишки военно-воздушных сил в Эдвардсе в ужасе от живучести старых стереотипов «отбрось шасси, зажги фонарь и полетели». Они твердят, мол, ключевое слово военно-воздушных сил сегодня «профессионализм».
Что несколько осложнило мой визит на базу. Уже через час или около того пустых разговоров стало мучительно очевидно, что реалистичным профи на стоянке самолетов не по нутру, к чему я клоню, – особенно когда я стал спрашивать про такие вещи, как «дуэльные общества». Военно-воздушные силы никогда не поощряли в своих офицерах чувство юмора, а в области повышенного риска, какой являются тестовые полеты, тяга к абсурду может так же покалечить карьеру, как пристрастие к ЛСД.
Летчики-испытатели люди до крайности прямые. Они целиком и полностью преданы своей работе и не привыкли иметь дело с неряшливыми гражданскими, которые кажутся им расхлябанными. Особенно с писателями. Плюс моему имиджу повредила болезненная трещина в правой кисти, из-за которой пожимать руки приходилось левой.