Большая родня
Шрифт:
— Я знаю. Делись по-братски.
— Это наполовину? — ужасается старшина.
— Наполовину.
— Слушаюсь, товарищ капитан! — В голосе прорывается явное недовольство.
Сниженко почему-то кажется, что Кузнецов непременно поскупится, поэтому предлагает свою помощь старшине.
— Пошли, — бурчит тот, и они через какую-то минуту начинают на ходу разгружать телегу.
Черные, как черепахи, противотанковые мины сразу же поднимают настроение начальнику штаба. Выгружает он их с любовью, проговаривая нежные слова. Кузнецов сначала удивляется, потом смеется и добреет.
— Бери! Грабь! — в порыве щедрости он дает начальнику штаба три лишних противотанковых мины. — Заложим их сейчас? — по-заговорщицки подмигивает белой, надломленной по середине бровью.
— Заложим, — в тон отвечает растроганный Сниженко и зовет к себе подрывников. Они старательно выкапывают ямки, а старшина закладывает, умело отделывает и маскирует мины. За каждым его уверенным движением, как очарованные, затаив дыхание, следят партизаны.
— Товарищ, а на твоих минах подрывались фашисты? — таинственным шепотом спрашивает старшину молодой подрывник Вадим Перепелюк.
— Подрывались. Я легкий на руку, — отвечает, не прекращая работы.
— Это и на этих подорвутся? — доверчиво спрашивает Перепелюк.
— Непременно, — серьезно и шепотом уверяет Кузнецов. — Будут лететь, как из пушки.
— Вваак! — имитирует взрыв мины молодой подрывник, и лица партизан проясняются.
— Противно же они крякают.
— Это смотря когда, — не соглашается старшина.
Его мысль не доходит до партизан.
— Приемо-сдаточные документы в порядке! — легко поднимается с земли Кузнецов, сердечно жмет руку Сниженко и бросается догонять колону. Партизаны провожают его признательными взглядами.
— Вместе посадили капусту, — с удовлетворением крутит папиросу Перепелюк. — Передали нам вахту, значит — и город, и села, и леса, и пахотную землю. А кому будем мы передавать?
— Народу, — коротко отвечает Геннадий Новиков, не спуская глаз с крепкой фигуры старшины. Все реже и реже появляется она между деревьями и скоро сливается с чернолесьем.
На всякий случай командир отряда оставляет возле заминированного поля двух разведчиков и хочет отвести отряд в леса.
— Может побудем немного здесь? — останавливает его Новиков. — Совсем хорошо было бы, чтобы фашисты напоролись на мины. А они, фашисты, непременно должны появиться.
— Хорошо, подождем, — соглашается Недремный, выставляет дозорных, а отряд располагает в чащобе вдоль дороги. На Сниженко снова нападает приступ скряжничества.
— Три мины закопали. Хватило бы и двух, — говорит будто сам себе и незаметно следит за командиром и комиссаром.
— Жалеешь, Виктор Иванович? — смеется Недремный.
— Я же не начальник боепитания, чтобы не жалеть.
— Не скупись, Виктор Иванович. Если на этих минах что-то подорвется — они большую боевую роль сыграют для этого отряда, — успокаивает Новиков Сниженко.
— Только это и останавливает меня.
Медленно, уныло тянется время. Кажется, солнце навеки застыло в полинявшем, залатанном белыми тучами небе, кажется, небо то и делает, что разбрасывает вокруг противное дребезжание одутловатых, с паучьими крестами самолетов. И вдруг земля отзывается неясным гулом. Новиков плотно прикладывает ухо, другим припадает к присушенной траве. Никогда таким волнением не нарастал гул автомашины.
«А может наши?» — аж в холод бросило.
Из-за деревьев появляется разведчик…
— Едут! — сообщает Недремный.
— Кто?
— Две пятитонки с фашистами.
— С фашистами, — зашипело вокруг.
Партизаны еще раз проверяют оружие. Кто-то из нетерпеливых вырывается вперед, но его возвращает назад слово командира.
Гул нарастает. Он отзывается в долинке и в сердце. Что-то замерцало, и на дороге появляются землистые трехосные машины. Теперь в рев моторов вплетаются автоматные очереди — фашисты, приложив автоматы к животам, наугад поливают свинцом молчаливый лес.
И вдруг взрыв, огонь, распухшая темень, невероятные вопли, скрежет тормозов, дружное «ура» и смесь выстрелов.
Новиков не помнит, как он бросается вслед за рослым солдатом и со всего размаха бьет прикладом ружья по голове. Фашист падает в одну сторону, а его автомат — в другую. Кто-то бежит к оружию.
— Не трогай!
— Это же я для вас, товарищ комиссар! У меня есть. Раздобыл.
— Все равно не трогай.
— Да не буду…
— Таки выскользнула горстка.
— Прытче рысаков поперли…
— Геннадий Павлович, с победой! — подбегает Сниженко.
— А ты мины жалел!
— Моя осталась, — и улыбка самоудовлетворения играет на тонких губах начальника штаба.
— Никогда, братцы, не думал, что мины могут играть! — восторженно объясняет кому-то Перепелюк. — То так противно громыхали…
— А это кларнетами отозвались? — удивляется голос второго подрывника. — Еще и лучше.
— Правду старшина говорил.
Новикову хочется подбежать, обнять всех подрывников… И самый трудный час жизни освещают, согревают немеркнущие проблески света.
XVІІ
Через несколько дней после вступления немцев в село с полицаями прибыл Карп Варчук.
— Навоевался? — разглаживая для поцелуя черные, уже посоленные сединой усы, удовлетворенной усмешкой встретил его Сафрон.
— За советы навоевался. А теперь за свою сорочку надо подумать.
— Ты бы лучше за шкуру свою думал. Плохое, значит, дело, — хмурился старик.
— Почему? — изумленно взглянул на отца.
— Почему, почему! Зализяку на пузяку, — ткнул пальцем на автомат, — надоест прикладывать. Еще хорошо, кабы так обошлось, а то положишь голову где-то, что и ворон кости не найдет.