Большая родня
Шрифт:
Все последние дни, радостные, как сон, поглотила работа по формированию новых взводов, составление подробных отчетов за последнее время, подготовка наградных материалов на лучших партизан и короткие посещения семьи.
Снова Андрей, уже четырнадцатилетний статный подросток, попросился, чтобы отец забрал его с собой. Но Дмитрий отказал наотрез.
Тогда парень, кусая губы от досады, обиды, с сердцем выпалил:
— Вы все меня бережете. Думаете, маленький… Мы со Степаном Синицей уже шесть машин взорвали, восемнадцать фашистов уничтожили. Нет у вас правды, отец!
— Где взорвали? — взволнованно и растроганно впился глазами в мальчишку. «Так вот какой у меня сын» — вслушался в прерывчатую речь Андрея. Хотелось подойти, обнять, поцеловать его, но это значило бы дать согласие, чтобы парень шел в отряд. Так вот еще больше нахмурил брови.
— Так возьмете, отец?
— Позже посмотрю. Сейчас без тебя работы хватает.
— Ну, возьмите меня хоть вашим ординарцем, — настаивал парень.
— Что придумал! — засмеялся. — Тебя ординарцем, маму подрывником, бабу кухаркой, — и целый отряд будет из нашей семьи.
Позже прибежал Степан Синица. Видя, что Андрей мирно беседует с отцом, весело спросил:
— Что? Уже приняли тебя в партизаны, Андрей?
— Нет, — ответил мрачно и снова закусил губу.
— Куда тебе. Еще каши мало съел. Подрасти немного, — утешил. — А я уже завтра иду в леса. Подрывником становлюсь.
— Отец, — потянул свое.
— Сказал — подожди!
Встал из-за стола и пошел в другую хату.
— Вот у меня отец, — мрачно взглянул на Степана. — И не упросишь, и не умолишь.
— Все они одним миром мазаны, — безапелляционно произнес Степан. — Разве они понимают детей? Им все кажется, что мы маленькие. На что уж я парень не из последних, — не без хвастовства прошелся по хате, — а как только сказал матери, что иду в леса, она в слезы: «Ой, куда ты, дитятко мое. А куда ты отъезжаешь, а на кого меня оставляешь» — по-женски приложил руку к лицу и засмеялся. — Вишь, я для нее до сих пор еще дитя. У меня уже, поверь, усы вырастут, а для матери я все буду дитятком. Старики всегда отстают от жизни.
— Это ты правду говоришь, — согласился Андрей. — Придется мне убегать во второй отряд. А хотелось бы с отцом побыть.
— От него не убежишь — найдет. Твой такой, что непременно найдет… Эх, и дела, Андрей, твои неважнецкие, — заговорил с преувеличенным превосходством и уважением к себе. — А мне теперь море по колени. Буду подрывать поезда, аж гай зашумит. После войны поеду учиться в военную академию. Нам, партизанам, только на командиров надо учиться… А еще как орден заработаю! Вот жаль, что ты таким маленьким получился, по годам, конечно. А то бы вместе поезда взрывали, вместе в Москву поехали. Сталина на параде увидели бы. Что не говори, Андрей, а хорошо быть взрослым, таким, как я!.. О, у тебя и слезы уже заблестели. Это нехорошо, детка! Кто же тебя такого в партизаны примет?
— Замолчи ты в конце концов, — отвернулся от Степана…
XXІІ
Первое донесение Симона Гоглидзе рассмешило весь штаб. «Дорогой товарищ командир, — писал начальник разведки. — На участках Орел, Соловей, Сокол, Перепелка все спокойно. Из Курипки фашисты эвакуируют добро и скот подальше от своих соседей — партизан. Мы рассердились на этих табунщиков за недобрососедскую жизнь. Ночью напали на них, одних побили, других взяли в плен, третьи разбежались. Пулеметов пока не достали, а достали пять тысяч овец. Посылаю вам их с донесением. Непременно оповестите, если приготовите шашлык. Овцы жирные, шашлык будет хороший».
— Вишь, какая спасенная душа — на шашлык просится приехать. Знаю его — сидит теперь где-то у костра и целого барана на железяке покручивает, — покачивая головой, смеялся скупой Виктор Гаценко, радуясь, что теперь ему незачем сушить голову над «проблемой с мясом и без мяса».
— Или барана крутит, или фашисту голову откручивает, — промолвил Созинов, отрываясь от шифрованной карты, где каждый квадрат был обозначен птичьими названиями. — Виктор Михайлович, а против шашлыка, как сказал бы Гоглидзе, не имею никаких обоснованных возражений.
Дмитрий с Туром пошел на лужайку к партизанам последнего пополнения. Вокруг цюкали топоры, пели пилы, лязгали лопаты. Под руководством инженера Токарева по плану, в шахматном порядке, строили землянки, прорубали дорожки, оборудовали свой лесоград.
Стыдясь и краснея, к ним подошла Соломия. И Тур тоже покраснел, не спуская глаз с девушки.
— Что, снова пришла проситься на задание? Так и знай — сейчас не пущу: отец без тебя места найти не может. Пожалей его старость, пока можно.
— Так я теперь, Дмитрий Тимофеевич, каждый день у него бываю, — и переглянулась с Туром.
— Здесь такое дело, — смущаясь, заговорил и замялся Тур, и Дмитрий не узнал голоса своего комиссара. Слово как-то отскакивало от слова, не держалось кучи.
— Тур, не узнаю тебя, — взглянул на Тура, потом на Соломию, что аж голову нагнула, чтобы скрыть румянец на щеках.
В конце концов и Тур начал сердиться на себя и уже четче заговорил:
— Дмитрий Тимофеевич! Война войной, но она не исключает человеческих чувств. На войне они еще больше крепнут.
«Пошла лекция» — ухмыльнулся в мыслях Дмитрий, поняв все.
— Ну вот, наши чувства, то есть мои и Соломии… — и аж сплюнул в сердцах, что на язык навязли заезженные слова…
— Поздравляю вас на сегодняшний день, и на завтрашний, и на всю жизнь! — Дмитрий соединил руки Тура и Соломии. — Вы это хотели сказать? — взглянул в глаза обоим.
— Это, — почти вместе промолвили и Тур, и Соломия.
— Вот и хорошо. В тяжелое время соединились ваши сердца. Значит дружба, любовь будет крепче. Счастливой вам судьбы. А день свадьбы выбирайте сами — всем отрядом будем праздновать, — поцеловал Соломию, а потом Тура.