Большая родня
Шрифт:
— Привык с каждого, как и батенька, варить воду, залазить в чужую душу, ты в свою полезь… То-то и есть, что обмажешься ней, как свинья в луже.
— Нищета проклятая! — тихо шипит Карп и люто запускает грабли в овес. Но чуткий Варивон поймал слова и кричит уже с другого поля:
— Молчи, гнида, а то только света твоего, что чужое поедом трескать. Урвется вам! Урвется.
Карп замолкает. Наклоняясь всем корпусом, люто шарпает граблями. Он знает, что теперь у него хватит терпения косить до самого вечера — в минуты злости всегда прибывала упрямая сила и отлетала усталость, как легкий дымок.
«Вишь, какие нежные стали. Голытьба голытьбой,
И хотя всячески успокаивает себя, но неприятное чувство разветвленно шевелится внутри, а из него ткется тревога. Ичь, какие тонкокожие стали, большое цабэ их Югинка. Все они одним миром мазаны. Разве несколько лет назад поденщики посмели бы так с ним разговаривать? Не гнет их копейка теперь в дугу, не гнет, так как дешевле получить ее: в городе ли, в совхозе, или в Дорстрое — всюду найдут себе приют. Погибели на вас нет. А отцу скажу, чтобы удержал. О совести, сукин сын, заговорил. Работай по совести — глаза вылезут; только и говорит о ней, кто за душой ни гроша не имеет, а у самого в мошне забряцало бы — другое запел бы… Хорошо было бы отбить Югину, а потом пойти к другой девушке. Криво начинает улыбаться, видя в мыслях, как он уже насолил Григорию. Ты еще потягаешься со мной…
…Теплое, мягкое предвечерье, далекая девичья песня и мысли, что сегодня вечером он, Григорий, пойдет к девушке, усыпляли обиду, убаюкивали негодование. Варивон пошел в село через барские угодья, а он перескочил темную от полыней насыпь и узенькой сырой тропой вышел на леваду.
Сжатая желтой рогозой [26] , ситнягом и осокой, несмело засветилась речушка, зеленая над берегами, с красными прошвами посредине. Низкие, усыпанные мелким сухостоем берега соединяла своим искалеченным телом разбитая грозами старая верба. Зубчатый обгоревший корень был только одним узлом связан с глухим дуплистым стволом, однако на том берегу из вдавленной в землю выгнутой груди поднималась роскошная зеленая корона; несмотря на то что нижние ветви лежали на земле, на этом же берегу, у комля, сплетались венком ровные молодые побеги.
26
Рогоза — рогоз, болотное растение куга, ситник, чакан.
Когда Григорий подошел к реке, с той стороны проворно вскочила на вербу невысокая девичья фигура и, пошатывая гибким станом и руками, расставленными коромыслом, пошла над водой.
— Вот и упадет! — засмеялся.
— Ой! — вскрикнула девушка от неожиданности и быстро-быстро замахала руками, чтобы удержать равновесие. И только теперь он узнал, что ему навстречу шла Софья Кушнир.
— Ичь, какие добрые. Чуть в воду не полетела. Было бы вам, — засветила весело карими глазами на Григория. Мелкое лицо было продолговато, как у белки, любопытство и настороженность просматривались в каждом движении, начиная с темного загоревшего лица и кончая точеными, пританцовывающими ногами.
— И что бы мне было? — стал у корня, чтобы не пустить девушку на берег.
— Увидели бы тогда, — задиристо покосилась и сверкнула полукругом мелких густых зубов. А в душе вздохнула: страдало ее сердце по этому спокойному светлоглазому парню, завидовала Югине, хоть и была ее лучшей подругой.
— Так наловила бы рыбы в подол и понесла бы Сафрону на ужин.
— Пусть он черта съест, а не рыбу. Пустите!
— Не пущу!
Софья стоит у самого берега, будто недовольно жмурится, и никак не может скрыть трепетной улыбки. По блестящим, заговорщицким огонькам, пригашенным длинными ресницами, он уже догадывается, о чем думает и сейчас может сказать девушка; даже приятно, что наперед узнал ее помыслы.
— Вот подождите, скажу я Югине, что вы такой бессовестный.
— А что мне Югина?
— Когда оборвет шевелюру, будете знать что.
— И привык же ваш брат к шевелюре.
— А ваш — к юбкам, — соскакивает с вербы и с тихим вскриком попадает в объятия Григория.
— Подожди! Если так — сейчас в воду сброшу! — Хватает девушку, но та гибкая, как прут. Перегнулась и мигом вырывается из молодых рук парня и уже, поправляя платок, в стороне стоит на тропе.
— Если не позовете на свадьбу, в воскресенье расскажу Югине, какой вы любвеобильный.
— Не сомневайся — непременно позову, только чтобы уста мне на колодку.
— Смотрите же, — смеется девушка, легко обкручивается и, попрыгивая, как козленок, бежит по волнистой тропе, накрывая отаву двумя крыльями юбки.
«Чертов Сафрон — знает, кого себе подобрать. Такая наймичка всякую работу шутя переделает. Хорошая девушка!» — Смотрит вслед Софье, которая все глубже вбегает в сумраки, поднимается на высокую насыпь, мелькнув руками, прыгает на дорогу и исчезает в небольшом овраге. Однако через минуту молчаливый небольшой овраг начинает петь, и деревья слушают песню о девушке, которая приглашает парня прийти к ней босиком темной ночью, чтобы не забряцали подковы, не заворчали собаки, не заскрипел пол, не услышали шагов парня ни отец, ни мать.
«Только отца-матери нет у тебя, бедняга», — проходит осторожно по вербе.
XXVІІІ
Югина наряжалась в сельстрой на спектакль и никак не могла одеться. То платком закроется, то венок на косы положит, то красную юбку наденет, но тут же кажется, что в голубой будет лучше — и снова переодевается, бежит от сундука к стене посмотреть кто знает в который раз в зеркало. Взглянут на нее веселые глаза, обведенные двумя узкими дугами бровей, круглое розовое лицо, обрамленное кудрявыми волосами, небольшой прямой нос.
«Курносая же, курносая. И что только Григорий во мне нашел?» — и сама к себе засмеется, хорошо зная, что не курносая она.
Грицю, Грицю до телят — В Гриця ніженьки болят. Грицю, Грицю, до волів — В Гриця нема постолів.Лапти-то есть, только волов нет. Пустяки! И радостным стуком отдается в сердце слово «Григорий». Когда приходит парень к ней в хату, девушка еще стыдится, а в одиночестве разговаривает вволю, смеется и тревожится.
Какие теперь волнительные дни настали. Бывает, не выходишь с чужой работы — то ли в поле жнешь, вяжешь, то ли на огороде убираешь, — устанешь, напечешься на солнце и поденке, а увидишь его, милого своего, вся засветишься, в мыслях разговариваешь с ним. Идешь — поешь с девчатами и слышишь, как легко твое пение катится над полями, подает голос косарям, и в далеком поле сейчас слышит ее Григорий. А девчата такие хорошие стали — лучших в мире не найти. И волнительный трепет охватывает Югину, когда вспомнит, что в этом году простится со своими подругами, и уже без нее будут петься веснянки, и кто-то вместо нее будет выглядывать свое девичье счастье.