Большая скука
Шрифт:
– Вы поверите, через месяц мне исполнится тридцать?
– Не может быть. Больше двадцати пяти вам не дашь.
– Вы ужасный льстец, Майкл. Вечно бы слушала вас!
Мимолетная тень, набежавшая на ее лицо, когда речь шла о неуловимом беге времени, сменилась мечтательным выражением, и большие глаза глядят на меня с подкупающей откровенностью опытной женщины. В этот миг я, может быть, впервые замечаю, что у нее красивые глаза, темные, кажущиеся глубокими, что она и сама все еще хороша. Возможно, именно сейчас она находится в расцвете
Мой слух не без удовольствия улавливает окончание мелодии. Однако дама в лиловом, разгадав мои дезертирские поползновения, ловит меня за руку своей бархатной белой ручкой и держит до тех пор, пока оркестр не начинает играть твист.
– Твист я танцевать не умею.
– Ерунда. Танцуйте, как сумеете. Я с вами по-настоящему отдыхаю, Майкл!
– А по-моему, отдыхать в удобном кресле куда приятнее.
– Да, но при условии, что рядом с тобой не торчит почтенный мистер Хиггинс.
Так что, когда другие танцующие кривляются попарно друг перед другом, мы с Дороти продолжаем кружить, прижавшись друг к другу, и женщина в лиловом с такой страстью глядит на меня своими глубокими темными глазами, что я из боязни утонуть в них невольно отвожу свои на голых красавиц, изображенных фосфоресцирующими красками на стенах зала.
– Обожаю путешествия… – произносит Дороти приятным мелодичным голосом. – Попасть в незнакомые места и покинуть их, пока они тебе не наскучили…
– Поэтому вы избрали журналистику?
– Отчасти да. А вы любите путешествовать?
– Очень.
– И, вероятно, часто путешествуете?
– Вовсе нет.
– Недостаток средств?
– Скорее времени.
– Э, тогда это не страсть. Для удовлетворения своих страстей человек всегда находит время.
Снова дав мне заглянуть в манящую бездну своих глаз, дама в лиловом спрашивает:
– А чем вы увлекаетесь, что является вашей страстью, Майкл?
– О какой страсти вы говорите?
– О той единственной, испепеляющей.
– Хм… – бормочу я. – Одно время собирал марки… Но, должен признаться, это было довольно давно…
– Вы и в самом деле ужасный лжец, – хмурит брови Дороти.
Но вскоре темные глаза опять согревает нежность.
– Но можно ли жить без таких лжецов!
Дороти – единственная, кто располагает машиной; это почти новый темно-серый «бьюик». Поэтому ей приходится нас развозить. А нужда в этом есть, потому что мистер Хиггинс и мистер Берри еле держатся на ногах.
– Мания и фантазия, – едва ворочает языком человек-скелет, развалившись на заднем сиденье. – Социология – это не что иное, как психология общества, дорогой Берри!
Берри что-то мямлит в ответ вроде: «Совершенно верно!»
– При случае вы должны объяснить это Коеву, дорогой Берри! – продолжает неутомимый Хиггинс. – Не сердитесь, Коев, но вы определенно нуждаетесь в некоторых напутствиях…
– Он должен приехать в ваш институт, Хиггинс… – кое-как изрекает толстый и, израсходовав на эту длинную фразу последние силы, засыпает.
Это дает полнейшую свободу ораторским способностям ходячего скелета, который пускается в путаный нескончаемый монолог.
Ночные улицы пустынны, и Дороти гонит машину с недозволенной скоростью, делая при этом такие резкие повороты, что мистер Скелет, того и гляди, распадется на составные части. Этого каким-то чудом не происходит, и нам удается доставить обоих социологов в их обиталище целыми и невредимыми.
– А теперь куда? – спрашивает дама в лиловом после того, как наша нелегкая миссия закончилась и мы снова сели в машину.
– Вы в каком отеле остановились? – отвечаю вопросом на вопрос.
– В «Англетере». А вы?
– Я, в сущности, ни в каком: завтра утром я должен свой покинуть.
– Мой бедный мальчик, – нараспев произносит Дороти, нажимая на газ. – А почему бы вам не поселиться в «Англетере»?
Мне бы следовало ответить: «Потому что он слишком дорогой», но вместо этого я говорю:
– Там нет мест.
– Для вас комната найдется, гарантирую. Положитесь на меня.
– Не знаю, как вас и благодарить…
– Как благодарить, об этом мы подумаем потом, – тихо отвечает женщина в лиловом и жмет на газ до предела.
Машина останавливается перед зданием отеля. Хотя время позднее, ослепительно белый фасад ярко освещен. Мы выбираемся из машины, и Дороти бросает в мою сторону последний взгляд, не выражающий ничего другого, кроме легкой усталости. Она протягивает мне руку и небрежно бросает:
– До завтра, Майкл!
Я медленно иду по Строгет, мимо витрин, излучающих холодный электрический свет. Улица совершенно пустынна, если не считать человека, шагающего так же медленно, как и я, метрах в пятидесяти позади меня. За мною следят. Следят постоянно. На улице и в баре, когда я иду пешком и еду в машине. Интересно, долго ли это будет продолжаться?
3
…Моего слуха достиг сухой выстрел автомата. Потом два выстрела один за другим, потом еще два.
«Значит, те, наверху, не обезврежены, – сразу догадываюсь я. – А ведь считалось, что с ними давно покончено».
«Те наверху» залегли в небольшом скалистом овражке на самой вершине холма, я в этом твердо убежден, потому что мне хорошо знаком каждый клочок этой пустынной местности. Редкими выстрелами они бьют по рощице, где под низкими акациями укрываемся мы. В действительности это никакая не рощица, а всего лишь несколько кустов с поблекшей листвой, жалкий остаток былых насаждений, которыми люди пытались закрепить разрушающиеся склоны холма. И вот мы втроем лежим под этим ненадежным, скорее воображаемым укрытием, тогда как те, наверху, упражняются в стрельбе по нашим головам.