Большая стрелка
Шрифт:
Со штрафом Боксер палку перегнул, и сам понимал это. Тимохе удалось этот вопрос утрясти. Понятно, что вся эта история авторитета руднянским не прибавила.
Между тем спортсмены достали еще многих в городе. Они неоднократно показывали, что на спорных территориях конкурентов терпеть не намерены. Грохнули между делом Татя — авторитета из Октябрьского района. Выяснили отношения с азербайджанской общиной, притом жестко и капитально. Чуть ли не под аплодисменты граждан организовали рейды по азербайджанским рынкам, переворачивая лотки и избивая торговцев. И начали прибирать к рукам самую выгодную отрасль — торговлю
И нещадно давили всех, кто вставал на пути.
Боксер стал непроходящей зубной болью для очень многих. И с каждым месяцем он набирал силу и становился все более недосягаемым.
Такая была обстановка в Ахтумске той поздней промозглой весной, когда Художник познакомился с Вовой Шайтаном. Встретились они в зале игровых автоматов — первом объекте, которому руднянские стали делать крышу.
Шайтан резался в автоматы самозабвенно. На нем был защитный бушлат. Щека его нервно дергалась. Он играл в игру-стрелялку, провалившись полностью в виртуальную реальность набирая рекордные очки. Лицо приняло жесткое, серьезное выражение. Когда он расстреливал компьютерных противников, глаза торжествующе прищуривались. Он будто сводил с ними давние счеты.
Что толкнуло Художника подойти к этому долговязому, жилистому, странному парню лет двадцати пяти на вид, он и сам не мог сказать.
Шайтан вытащил из кармана последнюю мелочь, потом махнул рукой, вышел, сел на скамейку у павильона и уставился куда-то вдаль, поверх плоских, с колючими кустами антенн крыш многоэтажных домов. Лицо было все такое же сосредоточенное, серьезное, задумчивое.
Художник присел рядом и спросил:
— Не помешаю?
Шайтан скосил на него глаз и неопределенно пожал плечами — то ли знак согласия, то ли безразличия.
— По пивку? — предложил Художник.
— Нет денег, — вяло ответил Шайтан.
— Угощаю. — Художник встал с лавки, отправился к ларьку и вскоре вернулся оттуда с несколькими банками импортного пива. — Меня зовут Художником, — сказал он.
— Вова. Кликуха — Шайтан, — ответил парень. — Восточный злой дух.
— Воевал? — спросил Художник, кивнув на иссеченные шрамами руки парня.
— Немножко.
— Карабах? Чечня?
— Всяко бывало.
— Десантник?
— Более веселая команда… Тоже воевал? — усмехнулся спецназовец, кивая на татуировку на руке собеседника и дергая щекой — тик был постоянный.
— Да. Тоже война, — кивнул Художник. — Каждого против каждого.
— Один против всех — куда хуже, — то ли улыбнулся, то и скалился бывший вояка.
— Чего мы тут сидим? — спросил Художник. — У меня хата неподалеку. Пошли посидим, дернем по рюмашечке за знакомство.
— Нет, это предел, — Шайтан показал на банку пива.
— Ну тогда хоть порубаем как положено. Варька нам мясца конкретный такой кусочек соорудит. Огурчики, помидорчики.
— Жена?
— Шалава.
— Все бабы — шалавы… Пошли.
Шайтан производил впечатление человека немного не в себе. Сознанием отлетавшего в какие-то другие сферы, но не от наркотиков,
Зачем Художник потащил его на хату? Сработало чувство — как любовь с первого взгляда — именно этот человек ему нужен.
— С работой как? — спросил Художник, когда Варька суетилась на кухне, разделывая мясо.
— Никак. Пенсия от государства. И комната в общаге.
— Противно?
— Что?
— Что ты жизнь клал за этих жирных свиней, которые сегодня тут всем заправляют. И за сопляков дешевых на иномарках, которые хрусты не считают.
— У самого-то тоже небось тачка не «Запорожец», — кинул Шайтан пронизывающий, мрачный взгляд на Художника.
— Э нет, Вова. Я — волк. У меня клыки есть. У меня по жизни правильное воспитание. И ты такой же.
— Ну и чего?
— А то, что сопляков и жирных боровов прессовать надо. Всех! И всеми способами! Чтобы они не чувствовали, что все вокруг принадлежит им. Каждая свинья должна знать, что в лесу рядом волк не дремлет.
Шайтан ничего не ответил, на лице не отразилось никаких чувств, только кивнул то ли в знак одобрения, то ли просто так. Только щека опять дернулась.
— Скажи, ты со мной согласный? — напирал Художник, пытаясь вызвать гостя на разговор.
— Знаешь, что такое в зиндане сидеть у моджахедов?
— Афган?
— Таджикистан. Наша группа пошла на обычную разведывательную вылазку рядом с границей. Не в первый раз. И, думали, не в последний. И напоролись… Дрались мы как бешеные. Меня контузило. Потом ничего не помню. Очнулся в тюрьме… Знаешь, Художник, а ведь там страшно. Очень страшно. Первое время. А потом освобождаешься от всего. Остается лишь твой чистый дух, да. Чистый дух. Потому что тело уже не принадлежит тебе. Тебе принадлежит только твоя воля. И желание жить. И смерти уже не боишься. Все уходит — страх, ожидание смерти. Остается только дух, — Шайтан говорил это медленно, растягивая слова, смотря на свои руки мутным взором.
— И ты выжил.
— Я выжил. Единственный из нашей группы.
— Обменяли?
— Почти, — сказал он таким тоном, что дальнейший разговор на эту тему становился бессмысленным.
Он замолчал. Это был единственный раз, когда Шайтан что-то рассказал о себе.
— Так как насчет того, чтобы помочь боровов давить? Чистый дух — конечно, хорошо, но с этой земли нас пока не попросили. И мы еще можем многое, а, Шайтан?
— И чего теперь?
— Работа есть. Не пыльная.
— Какая?
— Пока бабки собирать. А потом — посмотрим.
— А что, — задумчиво произнес Шайтан и широко улыбнулся — улыбка была жутковатая. И Художник понял, что этот человек — сам по себе оружие. И нужно обращаться с ним аккуратно. Если такой тип выйдет из-под контроля, он превратится в кобру, и остановить его будет нелегко — таких слишком хорошо учат выживать и убивать. — Попробуем.
Через два дня Художник привел Шайтана в команду и сказал, что отвечает за него головой. И Шайтана приняли.
Заявившись однажды в общагу к Шайтану, Художник еще раз убедился в том, что тот полный псих. Вся комната была завалена литературой по оккультизму: о переселении душ, об уровнях ментальности и кармических воплощениях. Сам Шайтан сидел в позе лотоса на раскладушке и медитировал.