Большая стрелка
Шрифт:
Самое неприятное было, что дельца все-таки объегорил один из оптовых покупателей на двадцать тысяч долларов. Когда Хоша и Художник подъехали к мошеннику в офис и намекнули на предстоящий разбор, тут и подкатили на новеньком, с иголочки, джипе «Паджеро» беспардонные, космически самоуверенные соратники Боксера.
— Знаешь крылатую фразу — вас здесь не стояло, — сказал Рома — подручный Боксера, окинув презрительным взором представителей крыши пострадавшей стороны.
— Нашего человека кинули, — сказал Хоша.
— А мы кто, чтобы запрещать кидать? Кто мы такие, чтобы запрещать
За пострадавших лохов считалось заступаться западло. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала — это коллега. А лох — он на то и лох, чтобы его стричь.
— Ну, что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? — гаркнул Рома. — Или бицепсами меряться будем?
— Не будем, — покачал головой Художник.
— Это вы умно поступаете, — оценил Робот. Куда руднянским меряться бицепсами с Боксером, у которого вышло полное интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как известным бизнесменом и меценатом? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился фигурой политической. А «Рудня» как были, так и оставались в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки голодраной шантрапой.
— Падла, — Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. — Падла Боксер. Что с ним делать?
— Да, он наша проблема, как говаривают американцы, — произнес дядя Леша.
— Козел он, — Художник улыбнулся.
— Чего такой веселый? — подозрительно посмотрел на него Хоша.
После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор — или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду. Или сдаешь назад, и тогда нет у тебя путей кроме кривых, окольных.
— А потому что время пришло — или мы их, или они нас, — сказал Художник.
— Ты Боксеру предъяву решил сделать? — выпятил челюсть Хоша. — Ну, Художник…
— Предъява. Разбор по понятиям. Что ещё у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать — мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что?
— А что?
— Гниду надо давить пальцами. Иначе она будет кусать.
— На, бери, — Хоша вытащил пистолет из дипломата. — Иди, мочи его. И заодно сотню его быков! Давай! — Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьему.
— Хорошо, валим Боксера, — сказал дядя Лета; — А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.
— А они в благодарность нас и окучат, — поддакнул Хоша.
— Верно, — кивнул Художник. — У нас время есть, чтобы подумать…
— Что думать?
— Думать. Головой думать, — Художник постучал себя пальцем по лбу.
Через неделю он повстречался с Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере с мягкой мебелью и видеодвойкой «Саньо»
— С глазу на глаз бы словом перекинуться, — сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.
— Брысь, мелкота, — кивнул Тимоха. Шлюх моментом сдуло.
— С жалобой к тебе, Тимоха, — сказал Художник. — И за советом.
— Ну что ж. Поможем пацану, — кивнул Тимоха, проглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой.
К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе взял у него из рук финку и замочил того самого беспределыцика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.
— Беспредельничают в нашем городе, — произнес с грустью Художник.
— Обидели, да? — жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха.
— Обидели.
— И кто ж тебя, малыш, обидел?
Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху ставить на место он пока не мог.
— Боксер.
— Ага, — кисло скривился Тимоха. — И тебя, бедолагу, достал.
— Достал.
— Я вижу.
— Я с Боксером сидел, — Художник взял бутылку холодного пива, которую протянул ему положенец. — На зоне беспредельничал. Зону без основания, лишь по дури своей, на бунт поднял. Люди пострадали. На воле беспредельничает. Он плохой человек. Зря только на этом свете водку пьет да девок топчет.
— И что же ты с ним делать хочешь?
— Мочить, — просто произнес Художник.
— Ага. Еще одна крутизна для нашего городишки — не слишком много? — Тимоха посмотрел на гостя зло, из-под сросшихся кустистых бровей. — Кто ты такой, чтобы Боксера мочить? Ты Япончик? Или Цируль? Или, может, ты Вася Бриллиант, вставший из гроба?
— Мы перед ним лапки сложили, да?
— Ты что, Художник, право на такой базар заработал?
— Хочу заработать.
Тимоха напряженно посмотрел на него и сказал:
— Мочить, так всех. Одну осу раздавить — другие больнее кусаться станут.
— Ничего. Жало им повыдергиваем. Крылышки подпалим. Много не налетают, — пообещал Художник.
— И кто это сделает?
— Мы сделаем.
— Быстрый ты, пацан. Резкий…
— Только риск большой. Правильно как: много сделал — много получил.
— Что ты хочешь получить?
— Когда Боксер попрощается с нами, ликеро-водочный комбинат без смотрящего ока останется.
— Хочешь к раздаче поспеть?
— Хочу.
Тимоха задумался.
— Что, дорого прошу? Так оно никогда ничьим, кроме Боксера, не будет, — сказал Художник.
— Ага, — согласился Тимоха. — Ты на ходу подметки режешь, малыш.
— Так все на общее благо.
— На благо, да… Отвечаешь за свои слова?
— Отвечаю, — сказал Художник. — Только помощь нужна будет. Всех боксеровских парней мы при всем желании на колбасу не пустим.