Большая волна
Шрифт:
Тут уже вмешалась Йока. Она присела на корточки, и, подняв широкий рукав своего халата, тоже опустила ладонь в воду:
– Ну-ка, может быть, у меня получится.
Любопытные рыбки немедленно приплыли посмотреть, что тут еще делается. Йока быстро сжала ладонь, и Такэно взвизгнул от восторга.
– Мамочка, покажи, покажи мне! Дай мне посмотреть!
Йока разжала руку – на ладони не обнаружилось не единой рыбешки.
– О-о-о! – разочарованно протянул Такэно, а на глазах его опять показались слезы.
Йока прижала его к себе, поцеловала в лоб и таинственно прошептала в маленькое ушко:
В воде рыбешкиИграют, а поймаешь —В руке растают.Слезы Такэно моментально высохли.
– Значит, рыбки были в моей руке? – так же шепотом спросил он.
– Конечно, сынок. Их можно видеть, можно играться с ними, но их нельзя удержать. Тебе покажется, что они у тебя в руке, а разожмешь ее – пусто.
Мальчик посмотрел на свою ладонь.
– Нельзя удержать… – задумчиво проговорил он.
– Ой, ой, гляди! – сказала Йока. – В бутоне ириса сидит огромный шмель. Сидит, не шевелится. Наверное, спрятался от дождя и уснул.
– Где?
– Да вот, сбоку от тебя, на клумбе, прямо около навеса! А рядом на камне уселся воробей. Какой мокрый – ему тоже хотелось бы спрятаться в цветке! Но там уже занято, пусть найдет себе другое укрытие. Давай скажем воробью:
Воробей, не троньДушистый бутон цветка.Шмель уснул внутри.– «Воробей, не тронь цветка. Там спит шмель», – повторил мальчик, а потом воскликнул:
– Ага, улетел! Он меня понял! Полетел другой цветок искать.
– Конечно, миленький мой. Конечно, он тебя понял. Надо объяснить, как следует, и тебя поймут.
– Мам, а давай построим домик из песка, – вдруг предложил Такэно.
– Обязательно построим. Придем сюда, когда закончится дождь, – и построим.
– Нет, давай сегодня построим.
– В дождь строят дома только плохие строители. Построенный в дождь дом будет сырым и непрочным. А мы с тобой хотим построить хороший дом, правда? Мы придем сюда, когда закончится дождь, и построим очень большой, очень красивый и очень крепкий дом. А сейчас у нас с тобой есть важное дело.
– Какое?
– Дедушка Сэн и дедушка Сотоба уже поработали, наверно, в саду и вернулись домой. Они устали и озябли; к тому же, ужасно проголодались. Мы должны позаботиться о них, – старым людям очень, очень нужны помощь и забота.
– Дедушка Сэн такой смешной, – хихикнул Такэно. – Он показывал мне, как журавль ходит по болоту и ловит лягушек. Вот так вот, мама, смотри!..
Йока расхохоталась, вместе с ней принялся хохотать Такэно, и они долго не могли остановиться.
– Ну, пошли! – Такэно потянул маму за руку, когда они, наконец, перестали смеяться. – Дедушка Сэн и дедушка Сотоба нас ждут. Пошли, пошли скорее!
Йока вдруг вырвала свою руку из руки сына, подхватила полы халата и побежала босиком по лужам.
– Не догонишь, не догонишь! – закричала она.
– Ах, так! – взвизгнул Такэно. – Это нечестно, ты не сказала, что побежишь! Стой, стой, говорю тебе! Догоню, все равно догоню!
…Грязные, насквозь мокрые, но ужасно счастливые пришли они домой.
Горные розы
В замке князя давался спектакль для особо приближенных господ. Их было приглашено ровно столько, сколько было мест в небольшом зале придворного театра.
Актеры разыгрывали пьесу из жизни Ниниги – внука Богини Солнца, которого она послала на землю для управления людьми, и который стал основателем династии князей Радужной долины. Играть роль Ниниги было почетным и ответственным делом, поэтому в этой роли выступил сам руководитель театра, – старейший актер, которого отдали учиться этому ремеслу еще в пятилетнем возрасте, и который уже более пятидесяти лет не покидал сцену. На молодого человека, коим являлся Ниниги по сюжету пьесы, пожилой и грузный исполнитель не был похож совершенно, но это никого не смущало: зрители воспринимали исключительно создаваемый им образ. Для облегчения восприятия актер надевал маску молодого человека; помимо того, сопровождающий действие хор постоянно напоминал зрителям, что перед ними молодой человек.
Маски одевали и другие актеры, – ведь их персонажи должны были быть узнаваемыми; маски также содержали точное указание на характеры героев: один был злым, другой – коварным, третий – наивным, и так далее. Было бы нечестным скрывать от публики все эти черты, и было бы унизительным для нее оставлять место для догадок, ибо, по сути, это означало подвергать испытанию умственные способности зрителей.
Точно так же, из глубокого уважения к публике, хор дотошно разъяснял все происходившее на сцене и давал необходимые ремарки, например, «он пришел издалека, был в дороге не менее трех дней», или «с тех пор, как они расстались, минул целый месяц». Самой собой разумеется, что хор выражал и отношение к героям пьесы: «вы только подумайте, какой негодяй!», или «какое благородство, сразу видна высокая душа!».
Движения актеров были размеренными и отточенными – подобно тому, как иероглифы отражают слова или слоги, каждое из этих движений являлось символом определенного чувства или оттенка переживания. Если актер, к примеру, застывал на сцене, приподняв отставленную в сторону правую ногу и приложив полусогнутую левую руку ко лбу, то это означала глубокое душевное переживание, окрашенное грустным раздумьем.
Понятно, что при быстром ходе действия публика могла не успеть уловить все эти тонкости, поэтому спектакль разворачивался неспешно, с большим числом пауз, которые заполнялись музыкой. Звучали бамбуковая флейта и лютня с тремя струнами – эти инструменты, как никакие другие, могли передать восторг, счастье, гнев, ненависть, печаль, скорбь, отчаяние, и конечно, любовь.
Музыка дополнялась танцами. Здесь уже вступали барабан и губная гармошка, задававшие особый ритм исполнения. На зрителей это производило сильнейшее впечатление, ввергая их, временами, в состояние потусторонней отрешенности, а иногда вызывая у них бурный чувственный взрыв.
Все внимание публики сосредотачивалось на актерской игре, поэтому декораций на сцене почти не было: два-три раскрашенных полотна и конструкция из деревянных планок служили изображением и неба, и земли, и моря; они были изображением дворца Богини Солнца и лачуги нищего, с которым, по ходу пьесы, беседовал Ниниги.