Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Тебя мне никто не заменит, матушка! – Рамут вжалась Северге в плечо, вздрагивая и всхлипывая. И прошептала обжигающим эхом той звёздной ночи: – Ты, только ты одна, единственная...
– И ты оставишь её в таком горе? Не знаю, как ты, а у меня сердце в клочья рвётся. – Северга сдержала тяжёлый вздох, который распирал грудь при мысли о лежащей в сарае костоправке. Никогда ещё навья не видела её в таком состоянии.
Рамут заплакала ещё горше. Видно, сердце у неё тоже обливалось кровью, но решение она уже приняла.
– Милочка, ты хотя бы не уезжай от тётушки со словами «не прощу тебя», – вздохнула Темань, нежно обнимая девушку
Северга удержала на лице каменную маску, но глухая боль из их с Теманью прошлого поднялась, заворочалась разбуженным зверем. Увы, разговаривать с Бенедой сейчас было бесполезно: она напилась просто вдрызг, мертвецки. К ней и подходить-то никто не решался, ибо даже в таком состоянии она не утрачивала своей дикой звериной силы – дралась, не разбирая, кто перед ней.
– Я оставлю ей письмо, – решила Рамут. – Только я не знаю, как всё это сказать... Слова все куда-то разбежались... И ком в горле.
– Я помогу тебе выразить твои мысли, моя дорогая, – сказала Темань.
Уж в чём в чём, а в этом она была сильна, следовало отдать ей должное. Прохаживаясь по комнате, она диктовала, а Рамут прилежно поскрипывала пером. У них вышло длинное, примирительно-проникновенное письмо, призванное смягчить боль расставания и убедить Бенеду хотя бы в том, что Рамут её неизменно любит и не держит обиды.
– Это лучше, чем уезжать молча. Тётушке всё равно будет тяжело, но так она хотя бы будет знать, что между вами всё по-прежнему, и груз на её сердце хоть немного, но облегчится. Поверь, моя милая, это очень, очень важно. А часто это имеет решающее значение. – Темань взяла листки, пробежала по строчкам глазами и кивнула, удовлетворённая написанным.
Рамут так ничего и не съела за весь день. Темань находилась с ней неотлучно, а Северга только заглядывала время от времени, бродя по окрестностям в мрачном расположении духа. Ей самой хотелось напиться, но позволить себе расклеиться сейчас она не могла. С одного бока сердце грела нежная радость – теперь она сможет видеть Рамут каждый день, целовать её утром и перед отходом ко сну, а с другого терзала ледяная печаль и тревога. До волчьего воя было жаль Бенеду, да и мысли о будущем ворочались тёмными осенними тучами: каково будет Рамут в городе – без любимых гор?
Повозка прибыла даже немного раньше обещанного – в половине двенадцатого. Пока сыновья Бенеды помогали грузить вещи, Рамут обводила вокруг себя тоскующим, влажно сверкающим взором. Северга, сжимая её руки, тихо спросила:
– Ты уверена, детка? Не пожалеешь ли ты о своём решении? Я-то буду безмерно счастлива видеть тебя рядом постоянно, но будешь ли счастлива ты? Ты здесь выросла, это твой дом. Город – это не твоя среда.
– Я буду счастлива везде, где рядом ты, матушка, – сказала Рамут с тяжелой дрожью слёз в голосе.
Когда пришло время садиться в повозку, над усадьбой раздался громовой рёв тоскующего зверя:
– Рамут!
Это кричала хмельная Бенеда. То ли ей кто-то сказал, то ли она сама почувствовала отъезд... Рамут затрясло, по лицу градом хлынули слёзы, и она зажала рукой растянувшийся в немом вопле рот. Впитывая неукротимую дрожь её тела своими объятиями, Северга сипло проговорила:
– Я не могу увозить тебя, детка. Это выше моих сил.
Дочь неистово стиснула её, прильнула в исступлённом
– Я не могу без тебя, матушка... Это больше, чем что-либо на свете... – Девушка покрывала поцелуями всё лицо Северги, её дыхание судорожно рвалось и билось раненой птицей.
Навья поймала её губы своими, подхватила на руки и отнесла в повозку. Темань уже ждала внутри – с бледным скорбным лицом, не вытирая медленно катившихся слёз.
– Трогайте, – кратко и глухо бросила Северга носильщикам, усадив Рамут и вскочив в повозку.
Дрожь продолжала трясти Рамут, не давая её плечам расслабиться ни на миг. Северга сперва полагала, что это – от слёз и разбушевавшихся чувств, но на подъезде к Раденвеницу стало ясно, что всё намного серьёзнее. Пощупав лоб девушки, Темань охнула:
– Северга, она вся горит... Она больна!
Рамут бил озноб – без сомнения, озноб горя. Недуг схватил её в свои лапы быстро, скрутил мощно и беспощадно. Припоминая, Северга понимала: начался он ещё там, в усадьбе, когда дочь услышала крик Бенеды и задрожала всем телом. Сейчас, через каких-то три часа езды, она уже падала на плечо Темани в бредовом забытьё.
– Иди-ка на моё место, а я сяду с ней, – сказала навья жене, поддерживая Рамут.
Дочь бессознательно льнула к ней и цеплялась, будто утопающая. Северга хотела укутать её своим плащом, но у теплолюбивой и предусмотрительной Темани было с собой кое-что получше – толстое шерстяное одеяло. В него Рамут и завернули, под ноги ей подставили платяные дорожные ящики, а сверху – узлы для мягкости. Места в повозке не хватало, чтоб устроить Рамут лёжа, можно было лишь обеспечить её ногам вытянутое положение – с одного сиденья на противоположное. В Раденвениц они прибыли в четвёртом часу утра, и Северга сразу побежала на поиски горячих отваров – тэи и мясного. Удалось раздобыть тот и другой. Впрочем, мясной Темань сразу забраковала, сказав, что он как-то подозрительно пахнет. Северга понюхала: вроде ничего, кислятиной не несло. Но рисковать не стала, дав дочери только отвар тэи.
На следующей остановке Рамут немного пришла в себя, открыв глаза. Северга на руках отнесла её в уборную в отделении Извозного Двора.
– Давай, детка, не стесняйся... Что естественно, то не безобразно.
В чане нашлась горячая вода, и Северга бережно обмыла Рамут ниже пояса. Та мучительно краснела, но навья шептала ей на ушко:
– Ничего, моя сладкая. Когда-то ты была совсем кроха, и я делала всё это каждый день. Мыла тебя, вытирала твою попку... Просто представь, что ты маленькая. Доверься мне, матушка с тобой. Всё будет хорошо.
На следующей остановке сердобольный начальник отделения предложил им пересесть из обычной повозки в удобную – со спальным местом. За удобство, конечно, пришлось доплатить – как и за постель с пуховым одеялом. Её предварительно прогрели бутылками с горячей водой и только потом уложили Рамут. Темань безошибочно выудила из узла (как она помнила, где у неё что лежит?!) тёплые шерстяные носки и надела девушке. Она сидела у её ног, а место у изголовья дочери бессменно занимала Северга.
Темань сморило, и она прикорнула, поникнув головой на изножье постели. Привалившись к подушке дочери, Северга смотрела на супругу с усталым теплом под сердцем. Эта совместная забота о Рамут сближала, соединяя их незримыми новыми узами. Темань озябла во сне, и Северга укутала её сложенным вдвое шерстяным одеялом.