Больше, чем я
Шрифт:
По словам моей мамы, я всегда отличалась от остальных детей. Когда я была совсем крохой, я была чувствительна к громким звукам. Я могла закричать и закрыть уши руками, когда в продуктовом магазине делали объявление по громкоговорителю. Моя мама купила мне самую маленькую пару наушников, которую она только могла найти, и я носила их всегда, когда отправлялась с ней по магазинам или если она включала блендер или пылесосила.
По соседству с нашим домом не было детей моего возраста, поэтому мама загружала сумку всякими вкусностями и формочками для игры в песочнице и везла меня на детскую площадку в нескольких километрах от дома. Так как я была единственным ребенком в семье, я не привыкла находиться в компании других детей и я не очень их любила. Мама следила за мной как соколиха. Если я толкала маленькую девочку, которая подошла ко мне в песочнице слишком близко, или рычала на мальчика постарше, который пытался столкнуть меня с лестницы, она тут же вмешивалась, объясняя всем, кто слушал, что я не хотела никого обидеть, просто я сильно дорожила своим личным пространством.
Я не любила делиться и могла постоять за себя, если кто-то вдруг захотел потрогать мои вещи, пиная и размахивая руками. В конце концов люди начали избегать нас. Они вытаскивали своих детей из песочницы или качелей, когда видели, что идем мы. Я была абсолютно счастлива играть в одиночку. На самом деле, мне так даже больше нравилось, но моей маме было трудно принять это. Она перестала водить меня на площадку, но вместо этого купила качели и сделала песочницу во дворе.
Когда мне исполнилось пять лет, мама сказала папе, что мне лучше подойдет домашнее обучение.
– В конце концов, Хайди тоже была на домашнем обучении, и посмотри, какой она стала, – спорила она.
Я не могла себе представить ничего лучшего, кроме как быть целыми днями дома с моей мамой и Бякой, но папа решительно воспротивился.
– Она никогда не научится твердо стоять на своих двух ногах, если рядом всегда будешь ты, готовая поймать ее, даже если она не падает, – объяснял он ей.
Я не плакала, когда мама высадила меня в первый день у ворот детского садика. Но телефонные звонки начались почти сразу же. Я не только покусала Линдси Тоффл во время занятия, но еще я как по сигналу закатывала истерики. А еще я устраивала побеги.
Наш дом находился в пятнадцати километрах от школы, но это не мешало мне сбегать из школы. Когда что-то происходило не по моему сценарию, я бежала домой, не оглядываясь назад. Я бежала недостаточно быстро, чтобы убежать от взрослых, но некоторым точно пришлось попотеть, чтобы меня догнать. Как только кто-то замечал меня, они кричали: «Аврора убегает!» Спустя несколько минут меня возвращали в школу и вели в кабинет директора. В тот первый год я провела много времени, сидя на стуле в кабинете директора и разговаривая с миссис Строгейт, школьным консультантом. Именно она посоветовала, чтобы меня обследовали.
– Зачем? – спросил мой папа. – Рори уже читает целые книги, хотя ей всего пять.
Моя мама положила свою руку на папину и сжала ее.
– Это не будет лишним, Рой, – сказала она.
Я прошла тест на 10 и еще кучу разных тестов, со всеми из которых я великолепно справилась.
– Кажется, у нас тут маленький гений, Руби, – гордо сказал мой папа.
– Но у нее вообще нет друзей, – ответила она.
К концу этого года я перестала сбегать и научилась контролировать свои эмоции, но было уже слишком поздно. Либерти – маленький городок. В моем классе было всего лишь пятнадцать детей, одного из которых я покусала. У всех уже сложилось представление обо мне.
На следующий год моя первая учительница, миссис Раттнер, сказала на родительском собрании, что во время переменок я играю одна. И еще она заметила, что я часто трогаю свой нос и иногда разговариваю сама с собой.
Вечером после собрания мама сказала папе, что она записала меня на прием к психологу в Миддлтауне.
– Руби, ты что, серьезно? – спросил папа. – Она же просто ребенок.
Когда моя мама подошла к папе и сжала его руку, он понял, что спора не выйдет.
В кабинете доктора Харриса пахло смесью салями и пота. Пока он задавал мне кучу всяких вопросов, мы играли в настольную игру.
– Аврора, что тебе нравится в школе больше всего?
– Возвращаться домой, – ответила я.
– А что на втором месте?
– Питьевой фонтанчик, – сказала я.
– Почему? – спросил доктор Харрис.
– (Первое) вода очень холодная и (второе) если люди слишком сильно нажимают на кнопку, вода брызгает им в лицо. Если вам интересно, то третье, что мне нравится в школе – это Генриетта, а четвертое – Гордон.
– Генриетта и Гордон учатся в твоем классе? – спросил доктор Харрис.
Я хихикнула. Генриетта – это кролик, который жил в кабинете директора, а Гордон был сторожем.
– У него есть длинный шест с теннисным мячиком на конце, чтобы оттирать следы от ботинок на полу, – объяснила я. – Один раз он разрешил мне попробовать. Его любимая еда – сыр пименто, а моя – вафли. А ваша?
– Маслины, – ответил доктор Харрис и что-то записал в свой блокнот.
Когда мы закончили, доктор Харрис пригласил мою маму в кабинет.
– Ну как все прошло? – спросила она, усаживаясь на краешек дивана. Ее руки ерзали на коленях, как пара маленьких беспокойных птиц.
– Очевидно, Аврора очень умна, – ответил доктор Харрис моей маме. – Она ясно выражается и у нее тонкое чувство юмора, но, как и многим единственным детям в семье, мне кажется, ей гораздо комфортнее в компании взрослых, нежели детей.
– Вы сможете ей помочь? – спросила моя мама.
– Помочь мне с чем? – запротестовала я. – Мне всего шесть, а я два раза выиграла у него в настолки!
Доктор Харрис рассмеялся.
– Терапия – это очень долгий и затратный процесс, миссис Франклин, – ответил он маме. – Видно, что Аврора живет своей жизнью, но мне кажется, она вполне с этим счастлива.
– Я была бы еще счастливее, если бы здесь был Бяка, – сказала я. – Но вот только он может расположиться на вашем коврике и потом не захочет уходить.
– Учителя в школе говорят, что Аврора не общается со сверстниками, – объяснила мама. – И еще у нее есть некоторые странные привычки.
– Да, я заметил, что она дотрагивается до носа, – сказал доктор Харрис. – Повторяющееся поведение – обычная реакция на стресс.
Мне стало скучно слушать эту беседу.
– Можно я закрашу О? – спросила я, указывая на стопку журналов на столе доктора Харриса.