Больше не приходи
Шрифт:
– А этюды? Ты ж на этюды приехал? Когда дождь, тут как раз такая красота! Расхотелось?
– Расхотелось.
– Надо же. А я гляжу: Кузнецов вас в мастерскую позвал поработать. Он редко это делает. И после этого – расхотелось?
– Меня он больше не зовет.
– Ее, значит, зовет? Ну, и ничего. Завтра позовет тебя. Он мужик простой. Раз сюда, в Афонино, пригласил, значит, что-то в тебе увидел. Так что не робей.
Валерик высморкался, и уже спокойнее спросил:
– А вы давно его знаете?
– Дай подумать.
– С ним легко ладить?
– Кому как. Не будешь выделываться, корчить из себя невесть что – поладишь. Он настоящий. Конечно, грешник, конечно, забалован малость, но талант, и за это многое ему простится.
– Он – гений! – привычно взвизгнул Валерик.
– Ну, вот, тем более! Он большой, он динозавр, и сколько вокруг него всякой мелюзги кружится-кормится. Крупноват он. Крупноват. Динозавры-то плохо кончили, помнишь?
– Помню... А скажите... – Валерик замялся, не решаясь спросить. Самоваров догадался сам:
– Девчонки? Девчонок он любит. Но не обижает. Не бойся. Не обижает – или они сами не обижаются, что, наверное, одно и то же. И ты не обижайся, раз сам говоришь – гений, гений. Ну, что, полегчало, может, еще коньяку налить?
– Нет, спасибо. Я спать буду.
Валерик так стиснул веки, что даже не заметил, как Самоваров загасил лампу. Валерику нужно было во что бы то ни стало заспать, забыть, изгнать из памяти то, что он видел, когда перепуганный выбрался из мокрых кустов после своего неудачного побега и тупо бродил вокруг Дома. А видел он, как по внешней лестнице из мастерской спускалась Настя. Один огонек освещал ее сверху, из двери, другой – сбоку, из маленького, невесть зачем прорубленного здесь окошечка. Настя не бежала, как утром, а как-то деревянно ступала, держась одной рукой за перила, а другой за стену. Лица не было видно из-под растрепанных волос. Ее коленки тряслись, а “молния” на джинсах расстегнута. Она наощупь нашла дверь в “прiемную” и скользнула в приоткрывшуюся щель. Валерик остался под дождем. Зачем это произошло именно с ним? Зачем он это видел – главное, эти жалкие трясущиеся коленки и расстегнутые брюки? Зачем?
Часть вторая. ВОСКРЕСЕНИЕ
1. Неприятности начались
Валерик Елпидин сходил в самоваровский сарай за штанами и вернулся в Дом. Его теперь снова била вчерашняя дрожь, побежденная было коньяком и теплым одеялом. Он видел мертвого, пугающе белого Кузнецова, но никак не мог уложить в уме все вчерашнее и то, что гения больше нет. Какие-то картинки вдруг вспоминались, и все неприятные, и Валерик мычал, как от неотвязной зубной боли. Дождь все моросил, лес заволокло мокрой дымкой. В самом деле было очень красиво, хоть садись пиши. А Кузнецова убили. Раз Самоваров просит, надо посмотреть,
В Доме было тихо. Семенов не спал. Он разлегся на плюшевом диване в каком-то необыкновенно стильном небесно-голубом трико, которое очень напомнило Валерику виденное в раннем детстве лечебное белье деда; та вещица была комичная, донельзя дрянная, кажется, трофейная. Мода, как всегда, сделала полный круг и уткнулась в собственный хвост. Банкир держал в руке томик Рембо и сосредоточенно читал. Вдруг Валерик вспыхнул и отвернулся. Он увидел спящую на оттоманке Настю, уютно завернувшуюся в зеленый плед. Оксана, уверявшая вчера, что не заснет, безмятежно спала. Из-под вороха одежды торчала только ее розовая пятка. Место рядом пустовало, Покатаев куда-то делся. Валерик было заволновался, но Покатаев уже шел со стороны сортира, недвусмысленно подтягивая брюки. Все были на месте.
Николай проводил Инну в ее комнату. За три года он ни разу не заходил сюда. Ничего особенного, дощатые стены, кровать с таким же лоскутным одеялом, как у него самого (эти одеяла Кузнецов заказывал какой-то старухе-рукодельнице). На стенах рисунки углем, конечно, Кузнецов. Большой букет пожелтевшей персидской сирени. Но пахло в комнате не цветами, а уже валерьянкой.
– Вы полежите пока, придите в себя, я разбужу Егора и Валерию, – говорил Николай и пытался укутать ее мокрые плечи подвернувшейся под руку шалью с кистями. В дверях появилась бледная физиономия Валерика.
– Там все на месте, – заговорщическим шепотом сообщил он.
Николай заглянул в комнату Егора. Тот спал, детски приоткрыв розовый рот. Самоваров легонько потряс его за плечо. Егор раскрыл сонные бессмысленные глаза.
– Егор, вставай, оденься. Надо быстренько спуститься вниз.
– Зачем еще?
– Узнаешь. Это очень важно.
Самоваров говорил так серьезно и внушительно, что Егор не стал спорить, приподнялся и послушно спустил на холодный пол большие ступни.
– Давай, ждем.
С Валькой было сложнее. Николай постучал в ее комнату, но никакого ответа не получил. Он приоткрыл дверь. Конечно, спит. Спит одетая, разметав поперек кровати длинные сильные руки. Юбку, похоже все-таки пыталась снять, расстегнула, но заснула в столь непосильных трудах. Трясти ее пришлось долго. Она то садилась, то тяжело падала на подушку, недовольно дергала ногой. Перегаром от нее разило непереносимо.
– Валя! Валя! Надо вниз спуститься!
Она ничего не понимала, медленно моргала и снова валилась на кровать.
Когда вся компания была наконец разбужена и расселась в “прiемной”, недоумевающе воззрившись на него, Николаю стало не по себе. Он откашлялся и тихо начал:
– Нам тут всем пришлось собраться, потому что случилась беда: этой ночью не стало Игоря Сергеевича. Его кто-то убил... ножом.
Валька громко ахнула и завыла, так что растерявшейся Оксане пришлось промолчать. Она лишь выкатила ненакрашенные глаза и скривила большой, тоже ненакрашенный и некрасивый рот. Семенов застыл, как статуя. Егор шумно задышал ртом, и только Покатаев деловито осведомился: