Большей любви не бывает
Шрифт:
"Мы очень часто думаем и говорим о тебе. Трудно поверить, что ты уехала из Лондона всего четыре месяца назад… тяжело поверить во все, что случилось за это время.
Я очень беспокоюсь, посылая тебе эту фату. Я боюсь, что ты расстроишься, когда получишь ее, но мы с отцом Чарльза долго думали и решили, что она должна быть у тебя. Пусть она останется как символ счастливых дней и той огромной любви, какую Чарльз питал к тебе.
Ты была самым дорогим в
Мы надеемся опять тебя увидеть когда-нибудь. Наша любовь всегда останется с тобой, с твоими братьями и сестрами. Мы очень любим тебя, дорогая, и всегда будем помнить тебя…"
Ослепшая от слез Эдвина не могла уже разобрать подписи: «Маргарет Фицджеральд».
Она сидела на кровати, пока внизу громко не хлопнула дверь и не раздались детские голоса. Малыши уже вернулись из парка, а она так и просидела в комнате весь день, думая о Чарльзе и своей несостоявшейся свадьбе.
Она осторожно сняла фату, сложила ее в коробку и только успела закрыть крышку, как в комнату ворвалась смеющаяся Фанни и бросилась к Эдвине. Она не заметила ни слез, ни потухшего взгляда сестры: девочка была слишком переполнена впечатлением от прогулки, чтобы обратить внимание на настроение старшей сестры.
Эдвина убрала коробку на полку и стала слушать, как Фанни, захлебываясь, рассказывала про карусель. Там были лошадки, и медные кольца, и золотые звезды, и музыка играла все время, и еще можно было кататься на разрисованных саночках, если не хочешь на лошади, но лошади в сто раз лучше!
— И там еще были лодочки, — продолжила было Фанни, но потом нахмурилась. — Нам не нравятся лодки, да, Тедди?
Тот покачал головой, входя в комнату, а вслед за ним шла Алексис. Она внимательно посмотрела на Эдвину, будто почувствовала неладное, но не понимала, что именно.
И только Филип, когда дети ушли спать, осторожно спросил Эдвину:
— Что-то случилось? — Он вечно беспокоился за нее, заботился о ней и старался, как мог, заменить малышам отца. — Ты в порядке, Вин?
Она медленно кивнула, собираясь рассказать ему о фате, но не могла вымолвить ни слова. Интересно, помнит ли он, какое завтра число?
— Да, в порядке… я получила письмо от матери Чарльза, леди Фицджеральд…
— О! — В отличие от Джорджа, который по молодости ничего бы не понял, Филип сразу почувствовал, каково сейчас Эдвине. — Как она?
— Ничего, я думаю. — Она печально взглянула на Филипа. Ей нужно было с кем-то поделиться, пусть даже с семнадцатилетним братом. Дрожащим голосом она сказала:
— Завтра была бы… была бы…
Дальше говорить она не могла и отвернулась. Но Филип мягко коснулся ее руки, и Эдвина повернула к нему залитое слезами лицо.
— Ничего… прости…
— О, Винни! — В его глазах тоже стояли слезы, когда он прижимал к себе Эдвину.
— Почему это случилось? — прошептала она. — Почему?.. Почему там так мало было шлюпок? Ведь такая малость… шлюпки для всех… и все было бы иначе.
Но существовали еще
Столько было «почему» и «если б только», но они уже ничего не значили, и Эдвина плакала на плече у брата накануне дня, который мог бы стать самым счастливым в ее жизни.
Глава 13
Как и следовало ожидать, Рождество в этот год не принесло особой радости в семью Уинфилд. По крайней мере для старших. Малыши были так заняты подготовкой к празднику, что им некогда было раздумывать о том, как все на этот раз изменилось.
Приехал Бен и повел мальчиков на выставку новых автомобилей, а потом взял всех на рождественскую елку в отель «Фейрмонт». Многие друзья их родителей тоже звали детей в гости, но иногда эти приглашения причиняли боль и служили напоминанием, что они теперь сироты.
Алексис по-прежнему была очень замкнутой, но Эдвина изо всех сил старалась ее расшевелить. Иногда она заставала девочку в маминой спальне, но уже не волновалась особенно из-за этого, спокойно разговаривала с Алексис, сидя на розовом диванчике в гардеробной, и они с сестрой перебирали разные случаи из прежней жизни, как будто боялись, что они сотрутся из памяти.
Эдвина всегда как-то странно себя чувствовала там, наверху, словно комнаты родителей стали теперь чем-то вроде храма. Одежда Берта и Кэт все еще висела в шкафах, и у Эдвины не хватало духу ее убрать. Мамины расчески и золотой несессер тоже лежали там, где она их когда-то оставила.
Миссис Барнс аккуратно вытирала всюду пыль, но даже она не любила заходить в эти комнаты. Она говорила, что там ей всегда хочется плакать. А Шейла так и вовсе наотрез отказалась заглядывать туда, даже в поисках Алексис.
Эдвина, испытывая тоску, время от времени поднималась наверх. Там ей казалось, что она становится как-то ближе к ним, там легче было вспоминать…
Трудно было поверить, что прошло всего восемь месяцев, как не стало родителей. Иногда эти месяцы казались лишь мигом, а иногда — целой вечностью.
Миновали рождественские праздники, хотя для Эдвины они стали тяжелым испытанием. Но она все сделала как полагается, и дети, как обычно, вывесили чулочки для подарков, и спели рождественские гимны, и напекли сладких булочек, и сходили в церковь. Эдвина, как раньше мама, занималась покупками и упаковкой подарков, а Филип, сонно зевая, поблагодарил ее от имени всех в рождественскую ночь — как Берт обычно благодарил Кэт, и Эдвину это очень растрогало.
Бен приехал к ним на Рождество, и все ему страшно обрадовались. Он всем привез подарки: чудесную игрушечную лошадку для Тедди, девочкам — кукол, чрезвычайно интересный набор фокусов Джорджу, от которого тот пришел в восторг, красивые карманные часы Филипу и изящную кашемировую шаль Эдвине. Шаль была бледно-голубая, и Эдвина с удовольствием представляла, как наденет ее в апреле, когда кончится траур. Бен вначале думал купить ей черную, чтобы Эдвина могла ее носить сейчас, но потом ему расхотелось это делать.