Большие дела

Ромов Дмитрий

— Так, товарищи! — восклицает Троцкий. — Заканчиваем прения. Если все высказались, переходим…

— Не все! — во весь голос заявляю я и встаю со своего места.

Наташку надо видеть. Вот, что называется глаза по полтиннику. Она даже рот раскрывает. Это эффект разорвавшейся бомбы, товарищи. Ура!

Уверенным шагом я подхожу к президиуму и захожу за трибуну.

— Посторонитесь, товарищ.

Троцкий хлопает глазами и отходит в сторонку.

— Пожалуйста, — растерянно говорит он.

— Товарищи! — обращаюсь я, к заинтересовавшемуся происходящим залу. — Я только что прибыл

из аэропорта. Я был в Москве, в Центральном Комитете ВЛКСМ, вот документ. Мой мандат!

Я трясу над головой командировочным удостоверением.

— Там жизнь бьёт ключом, строятся смелые планы и создаются дерзкие проекты, нацеленные в успешное и поистине великое будущее нашей славной Родины. Первый секретарь ЦК сказал мне, Егор, мы верим, что на местах и, прежде всего, в вузовских организациях работают неравнодушные ребята с пламенными сердцами и горящими глазами. От них, от их горячих голов зависит завтрашний день страны советов. И вот я прихожу на собрание факультета. И что я вижу? Где эти неравнодушные люди, где горящие глаза, где бой за справедливость и где равноправие женщины? Они не здесь, они погибли в мечтах первых комсомольцев, отдавших жизни за идеалы революции, за идею равенства и братства. Все идеалы попраны и оставлены в прошлом!

Я поворачиваюсь к членам президиума. Их сонные до этой минуты лица начинают выражать заинтересованность и недоумение.

— Посмотрите на людей за этим столом. Чванливые и безразличные. Безразличные не только к идеалам комсомола, но и ко всему советскому. Посмотрите на Пенькова. Вот торжество безнаказанности, харрасмента и непотизма. Чего добился он в своей жизни сам? Да ничего, всё что у него есть, он получил даром и на блюдечке с голубой каёмочкой.

Челюсть Пенькова отвисает чуть ли не до стола. Девчонка из первого ряда та, что разъяснила мне что к чему, выглядит не лучше, пытаясь понять, что, собственно, происходит.

— И вот это существо, пользуясь своей безнаказанностью, пристаёт к своему товарищу, к комсомолке Галкиной. Встань, Галкина, пусть все посмотрят, может ли это юное, беспомощное и запуганное создание дать отпор такому вот важному, козыряющему родственными связями, чудищу! Стыдно, Пеньков. Ты не комсомолец, а похотливое животное, фавн в человеческом обличии.

По аудитории проходит волна гомона и смешков. Кажется, скучное и рутинное мероприятие превращается во что-то, по меньшей мере, забавное. Я бросаю взгляд на Наташку и замечаю озорной огонёк в её глазах. Она кое-как держится, чтобы не рассмеяться.

— Товарищи, ЦК даёт нам чёткий и понятный сигнал на очищение рядов и обозначает тренд на идеологическую чистоту совести и укрепление духовных скреп. Давайте посмотрим друг на друга и ответим, какие мы комсомольцы и достойны ли мы наших дедов, грудью проложивших нам путь в царство свободы. И почему в этом царстве царствуют вот такие, с позволения сказать товарищи Пеньковы. Они сексуально невоздержанны и озабоченны.

По залу проходит стон.

— Он сегодня очень-очень сексуально озабочен! — выкрикивает кто-то с задних рядов.

— Они привыкли к наслаждениям, — продолжаю обличать я, — и забыли, что комсомол — это борьба с такими, как они. Вот пример настоящего комсомольца.

Я ленинским

жестом показываю на Рыбкину.

— Она не побоялась и заступилась за товарища. Пожертвовала собой и прекратила отвратительные антисоветские действия!

— А ты видел?! — вскакивает и гневно кричит Пеньков. — Нет, ты видел?! Да тебе кабздец! Ты понял?

— А перерожденцы вроде Пенькова пытаются всё извратить в угоду своей похоти, — продолжаю я, не обращая на него внимания. — Или будешь моей наложницей, или вон из комсомола. Стыдно, товарищи! Стыдно видеть ваше равнодушие! Стыдно наблюдать, как вы идёте на поводу у вырожденцев!

Я смотрю на взволнованного и отчаянно не понимающего, что происходит, Троцкого, уступившего мне трибуну.

— Кто вы такой? — нервно шепчет он.

— Вырожденцев и троцкистов! — добиваю его я. — Вот он хочет знать, кто я такой. Я совесть эпохи, я есть комсомол, передовой отряд молодёжи. Так ответит каждый из присутствующих здесь. А вот кто такие вы, господа Пеньковы и Троцкие?! Считаю, что Пенькова нужно гнать из комсомола, Рыбкиной — объявить благодарность, а Галкиной поставить на вид, чтобы была впредь скромнее. Прошу голосовать за мои предложения пакетом! Кто за, товарищи?

Единогласное голосование сопровождается улюлюканьем и свистом.

— Рыбкину в комитет! — кричат с галёрки.

— Поступило предложение избрать товарища Наталью Рыбкину в комитет комсомола вместо исключённого гражданина Пенькова. Кто за, товарищи, прошу голосовать!

Народ голосует, как всегда, единогласно.

— Вносите всё в протокол заседания! Я должен подписать!

Собрание превращается в фарс. Все орут и улюлюкают, топают ногами и смеются.

— Это и есть, — перекрикиваю я толпу, — народная демократия рабочих, крестьян и студентов. Да здравствует ленинский союз молодёжи! Ура, товарищи! Объявляю собрание закрытым!

По аудитории прокатывается раскатистое «ура» и лавина радостных студентов, срывается со своих мест и несётся вниз.

— Ты не имеешь права! — шипит на меня председатель собрания. — Пеньков секретарь высшего органа факультетской…

— Пи**ишь, как Троцкий, — не сдерживаюсь я, выпаливая то, что хочу сказать с момента, как только увидел этого парнишку. — Высший орган — это собрание, и его решение непререкаемо. Поверь мне, я прослежу, чтобы такие приспособленцы, как вы с Пеньковым оказались подальше от комсомола! Ты понял? Плевать мне, что он родственник проректора. Да хоть генерального секретаря. Посмотри в мои глаза, и ты поймёшь, я знаю, что говорю. Я вас маменькиных сынков всех к ногтю прижму. Вы у меня в Афган поедете, завоевывать право называться комсомольцами!

— Да кто вы такой?!

— Я комиссар Брагин, — небрежно отвечаю я и, схватив Наташку за руку, выволакиваю из аудитории.

Мы вылетаем на крыльцо, сбегаем по ступенькам и, подбежав к машине, хохочем как сумасшедшие. Игорь едва за нами поспевает.

— Ну, Егор! — только и может сказать Наташка сквозь смех. — Ну, Егор!

Отсмеявшись, мы забираемся в машину и едем домой.

— Ты чего творишь? — качаю я головой. — Ты почему людей избиваешь?

— Ты же ответил на этот вопрос с трибуны, — усмехается она. — А ещё, потому что могу.