Большие каникулы
Шрифт:
Я решил не подавать вида, что струсил. Стою. Молчу. Бородатый тип, как и в прошлый раз, ощерившись, спросил:
— Ну как клевала?
Я ответил, что поймал с десяток, а сам налево взглянул. Второй силуэт неподалеку остановился. Мне даже веселей как-то стало. Думаю, если что… человек же рядом, не даст убить.
— Ну а помнишь, — спросил бородатый, — я тебе про луну говорил вчера?
— Помню.
Пришла мысль: бросить удочки и ведерко и задать стрекача. Но бородатый загородил путь так, что, мне ни вправо податься, ни влево. И там и тут вода, а я на крошечном мыску оказался. Сделал шаг, чтобы обойти бородатого дядьку, а он мне руку на плечо положил. Рука у него тяжелая, сильная.
У меня потихоньку стали дрожать руки. Тип бородатый это заметил.
— Что это тебя колотун бьет?
— Давно у воды сижу, — ответил я.
— Домой собрался, поди?
— Пора, — говорю.
Вдруг ко мне стал приближаться человек, который стоял слева поодаль. Взглянул я на него и… обомлел. Это была самогонщица.
— Ну, сынок, — сказала она, — не зря я говорила, что все припомню.
«Ну, — думаю, — теперь-то я пропал. Сбежать мне от них некуда». На воду уже пал туман, в камышах что-то крякает, хлюпает. Жуть на меня напала. Я подумал: «Может быть, броситься в воду и поплыть? Да разве после такого разговора дадут они мне уплыть?!»
Хотел я крикнуть кого-нибудь на помощь, но бородатый мужик зажал мне рот рукой. Пока я вырывался, кусался, бородатый мужик ударил меня чем-то и столкнул в воду.
Все, что потом со мной произошло, рассказал мне дедушка Фоменко, когда приходил ко мне в больницу навестить меня. Оказывается, засиделся в тот вечер дедушка Фоменко допоздна, к моему счастью. Говорил, что он объединенный хор лягушек слушал на пруду и собирался уже уходить, как вдруг услышал сильный всплеск, а по воде волны пошли. Дедушка сначала подумал, что это щука хвостом хлобыстнула, по воде. Прислушался — тишина кругом. Даже лягушки замолчали на время. Он стал соображать: «А что же могло так шмякнуться? Сомов больших в пруду не водится. Так что ж это воду так всколыхнуло?» Пошел он по бережку взглянуть.
— Поднялся я, — говорит дедушка, вышел из кустов. — Вижу, бегут двое, от пруда в сторону. Что за оказия? Приблизился, где круги на воде стали затихать, гляжу, — говорит, — удочки брошены, ведерко перевернутое на земле валяется, и пузыри над водой буль-буль… «А не беда ли тут приключилась?» — подумал. «Сбросил, — говорит, — я с себя брезентовый спинджак и порты снял, да где бережок поположе, спустился в воду. Нырнул. Пошукал руками в воде, нащупал. Хватаю тебя, Андрюха, за рубашку, а воздуха в баллонах уже тю-тю (он свои легкие баллонами называл). Но, — говорит, — я не сдаюсь. Вынырнул, пополнил баллоны и снова на дно бултых. Схватил, — говорит, — я тебя, карася, и выволок на свет божий…»
Ключица у меня уже зажила, а вот голова иногда ни с того ни с сего начинает побаливать. Врачи обещают завтра гипс с руки снять, тогда я буду писать нормально и почерк будет получше.
Неожиданно затянулись у меня каникулы. В школу хочется. Друзей у меня теперь полно! Жалко, вас нет рядом со мной. Пока лежу в больнице, прочитал все скопившиеся от вас письма. Юрка, ты почти в каждом письме напоминаешь, почему я перестал сообщать об аппарате ПШИК-2? Скажу честно: ПШИК-1 и ПШИК-2 — это моя выдумка, фантазия! Захотелось мне с вами поговорить о чем-нибудь необычайном, и вот на ум пришел ПШИК-1, а за ним и ПШИК-2. Я с этими фантастическими аппаратами так свыкся, что расстаться уже не хватило сил. Да и с. Полканом не хотелось расставаться. А что, Липси разве плохая собачонка? А какие у нас гуси на Небесном пруду! Мне они даже во сне снятся. Ну как об этом рассказать, чтобы было и интересно и не скучно. Да вы ведь и сами просили писать о них. Не обижайтесь на меня, что пришлось немного придумать и чуть преувеличить. Ведь без фантазии человек бы и на других планетах не побывал, и, может быть, даже в космос не улетел.
Но, как вы знаете уже, Полкан распрощался с Липси. Улетели дикие гуси. Всему бывает конец. Писать я больше о них не буду. Еще раз прошу: за мои ПШИКи на меня не злитесь. Хочу вам сказать еще немного: сегодня навестила меня в больнице Олеся. С цветами пришла. В косичках розовые ленточки. Она вошла в палату так неожиданно, что я не успел нырнуть под одеяло. Не хотелось мне, чтобы она видела мою забинтованную, голову, похожую на кочан капусты. А откровенно говоря, я обрадовался ее приходу. Правда, она приходила ко мне и раньше, но тогда я был очень плох и не помню ее посещений. Всякий раз она оставляла мне записку. Недавно в своей тумбочке я обнаружил одну из ее записок. В ней были такие слова: «Эти цветы для, тебя. Ты такой молодец! Моя бабушка целует тебя». Смешно мне стало. Вот уж мне нужно, чтоб меня целовала ее бабушка.
Сегодня Олеся тоже приходила ко мне в палату, но быстро ушла, ей надо заниматься на скрипке. А вот появилась нянечка и сказала, что ко мне пришли двое. И кто пришел, как вы думаете? Алексей Кумач и, что самое неожиданное, вместе с ним Сережка Бобриков.
— Принимай гостей! — весело сказал Кумач.
Я даже растерялся от неожиданности. Серега остановился в дверях. На нем была новая рубашка, синяя в горошину.
— Ну чего стоишь? Садись, — предложил я ему.
Серега топтался в дверях, не решался проходить в палату.
— Да проходи же, — сказал я.
Алексей Кумач подтолкнул Бобрикова. Серега вошел, держа руки за спиной. Кумач взял у него букетик цветов и передал мне.
— Это от Сереги.
Серега застенчиво хмыкнул и покраснел.
— Вот еще… Сам принес, а на меня сваливает.
Сразу у нас как-то не клеился разговор. Бобриков оглядел мою палату и нарочито бодро произнес:
— А здорово они тебя… Третий месяц лежишь.
— Здорово, — сказал я и засмеялся.
— Вот смеешься, а если бы не дед-блиноед, они бы тебя угробили насовсем.
В палату заглянула нянечка. Алексей Кумач понял это как сигнал, что пора выметаться и поторопил Серегу.
— Не тяни, а то нас скоро отсюда попросят.
Бобриков поерзал немного на стуле и робко спросил:
— А жить-то ты сможешь?
Смешным мне показался его вопрос.
— Смогу, — ответил я. — Уже почти все в порядке.
— А шрам на щеке так и останется? — поинтересовался Серега.
— Не знаю, — ответил я. — Врачи говорят, что со временем исчезнет.
— А знаешь, — сказал Серега, — тебе идет этот шрам. На мушкетера смахиваешь. Я в кино видел.
Помолчали все немного, и вдруг Бобриков полез в свой глубочайший карман и вытащил из него помятый толстый почтовый конверт. Показал мне на вытянутой руке и сказал:
— Вот… Из Москвы письмо мне пришло. На мое имя. На нем, видишь, печать «Заказное». От какого-то Ивана Гусева. Он тут называет тебя своим большим другом, да еще предупреждает, чтобы тебя никто пальцем не смел трогать, потому что ты какой-то немыслимый аппарат придумал — ПШИК-1 называется. Ну и ну! Расписал твой Иван про этот аппарат сплошные небылицы в лицах, хоть стой хоть падай. Я, правда, с интересом читал эту брехню несусветную, и в голову забиралось соображение: а что, если ты, Андрей, и в самом деле какой-то интересный москвич?.. А я тебе фингал под глазом поставил. Это ведь нехорошо. Тобой хвастать надо, а я фингал тебе врезал, вот ведь что получилось… — говорил Серега, а сам покраснел так, что веснушек не стало заметно на его лице. Интересен мне был его рассказ, было в нем что-то такое, о чем задуматься следует. И я вдруг понял, зачем ты, Иван, просил меня прислать тебе адрес Сереги Бобрикова. Ты ведь тоже верил в мой ПШИК и хотел, чтобы в него поверил и Серега. И если он в это поверит, добрее будет к своему Полкану и на меня не станет косо глядеть.