Большие каникулы
Шрифт:
Интересно вам все это или нет? Как хотите, но все равно читайте. Я обещал вам рассказывать обо всем, что случится со мной вдали от Москвы.
А. Костров.
Испытали ПШИК-2
Иван, дружище, здравствуй!
Передай Юрке, что я перестану ему даже привет посылать. В своем письме он просит, чтобы я подробнее описал ему устройство ПШИКа и тут же добавляет: а не барон ли я Мюнхгаузен? Это уже второй раз он мне такой намек на барона делает. Значит, не верит. А когда не верят, то и писать не хочется.
Мы с ребятами сообща усовершенствовали ПШИК-1. Теперь наш аппарат и в самом деле становится многоязычным. А поэтому мы назвали его ПШИК-2. Испробовали его способности на птицеферме, на Небесном пруду. Гусей слушали, о чем они судачат по-своему. Установили мы аппарат на носу лодки. Плывут гусь с гусыней в камышах, а мы за ними следом. Гусь гусыне: «Ге-ге-ге». Аппарат перевел: «Головастиков у берега больше». Гусыня с ним согласились. Вдруг гусь сказал: «Ге-ге-га-га». Это значит: «Давай уплывем подальше, к тому берегу, где мальчишки нам всегда хлеб в воду бросают».
А мы плывем и слушаем их разговор. Камыш шуршит, а мы радуемся: мы ведь первые в мире можем понимать разговор птиц и животных. Плавали мы за гусем с гусыней минут двадцать. Слышим, аппарат переводит:
— Не могу понять, почему не отстает от нас лодка с мальчишками?
— Не волнуйся, — сказал гусь. — Этих ребят я знаю.
Подплыли мы к противоположному берегу пруда. Купающихся ребят у берега не было. Мы подналегли на весла, разогнали лодку и носом выскочили на песок. Откуда-то потянуло махорочным дымком. Вдруг гусыня толкнула гуся крылом и сказала:
— А вон наш дед-блиноед сидит, карасей ловит.
— Вот увидишь, он сейчас нам блинов бросит, — шепнул гусь гусыне. — Только будь осторожна, оглядись по сторонам, нет ли этого…
— Сережки Бобрикова, что ли?
— Вот-вот. А то он опять начнет камнями в нас швырять.
Нам захотелось узнать, кого это гуси «дедом-блиноедом» назвали. Мы подплыли к деревянному сарайчику, построенному на самом берегу пруда на мыске. Обогнули мысок и увидели деда Фоменко. Сидит дедуля на ящичке, чмокает свою старую, черную, наполовину обгоревшую трубку.
Завидев его, мы спрятали свой аппарат. Гуси плавают. Между собой гогочут. Вышли мы на берег. Подошли к Парфену Севастьяновичу, спрашиваем:
— Ну как клюет, дедушка?
— Поглядите в ведерко, — отвечает.
Я сунул в ведерко руку, а там штук двенадцать карасей трепещется, каждый граммов по сто. Чешуйки золотистые. «Эх, подумал я, — хорошая жареха будет. Дед Фоменко со своими внуками уплетут ее со сметаной».
Присели мы возле него. Уставились на поплавок. Молчим. Дед тоже на воду глядит. Заметил гуся с гусыней, улыбнулся.
— Приплыла парочка, кулик да гагарочка. — Дедушка хитро подмигнул нам глазом, над которым бровь густая, как навес над крыльцом.
Гуси загагакали что-то по-своему, мы их не поняли, потому что аппарат наш остался в лодке.
— Слыхали? Здороваются со мной. Говорят: «Будь здоров, дедуля». Это мои друзья. Я их слова понимаю.
Я подумал: «Нет, дедуля, лучше нас тебе гусей не понять».
Дед полез в свою клеенчатую сумку, которая стояла у него под боком, достал из нее кастрюльку, а в ней был сверточек. Развернул его, а там румяные блины, сметаной помазанные. Я подумал: «Как точно гуси назвали деда «блиноедом». Отлепил он верхний блин от всей горки, разорвал его на кусочки и швырнул гусям со словами:
— Получайте, милаи.
Дал и нам по блину. До чего же вкусные у него блины!
Гуси в одну секунду проглотили дедов дар и загоготали.
— Слыхали? — спрашивает дед. — Поблагодарила меня божья птица.
— Откуда вы знаете, дедушка, что они вас поблагодарили? — спросил Вилен.
— Я-то знаю… Как-никак к восьмидесяти подкатило. Пора бы не только птичий язык понимать, но и похранцузски гутарить. Всякая божья тварь свой язык имеет. Свою повадку выдерживает. Вот и вы: доживете до моих лет, тоже понимать будете, как гуси разговаривают и о чем думают.
— А зачем же тогда вы их тварью обзываете?
— Тварь — это не ругательство. Это значит — сотворенные богом. По старой привычке на бога уповаю, а ведь гуси из яйца вылупляются.
— Ну а как научиться понимать птичий язык, дедушка? — спросил я, а сам ребятам подмигнул.
Дед раскурил трубку, на минуту задумался и ответил:
— Любить надо живность всяческую, а кто ее не любит, тот языка ее не поймет.
Мы недолго задержались возле деда.
Уходя, Семен сказал:
— Удачи вам! Ловись рыбка большая да малая, лучше две больших, чем одна малая.
Дед махнул нам рукой:
— Валяйте катайтесь, да птицу водоплавающую не забижайте. Вон она какая доверчивая, прямо хоть рукой ее трогай. А всякое доверие ценить надо.
Мы тронулись к лодке, а дед нас окликнул:
— Вот подумайте на досуге, — сказал он, — что было бы на земле, если бы небо стало пустым? По небу не плавали бы тучки, птицы бы не летали, стрекозы не мелькали у реки, петухи в деревне не кукарекали.
— Скучно было бы, — ответил Семка. — Только зачем вы нас об этом спрашиваете?
— А затем, что сила человеку для добра дадена. Человек должон ходить по земле как самый наиумнейший хозяин и громко кричать: «Эй, леса, реки, горы, долины, птицы, звери, букашки, таракашки! Я все могу! Я самый сильный на земле, потому как я — человек! Кому помочь? А ну, налетай!»
Дед замолчал. Подсек еще одного карася. Засмеялся. Подмигнул нам и спросил:
— Напугались, поди? Но я вас не ругал, а как бы сам с собой разговаривал, а вы втроем, вроде бы невзначай, подслушали мой разговор, ясно? Хитрость у меня такая имеется. Ну ступайте, катайтесь.