Большие неприятности
Шрифт:
— Дела… — повторил Элиот, размышляя, что сказала бы Анна о его квартире.
— Я кажусь жалкой? — спросила она.
— Нет!
— Обещаю, больше не буду вываливать на вас свои горести.
— Пожалуйста. В любое время.
— Спасибо, — Анна дотронулась до его руки. Ух…
Они стояли так несколько минут. Оба испытывали некоторую неловкость, но не желали развеять очарования. И вдруг…
Хочу твою секс-путьку! Хочу твою секс-путьку!Бьющие
— Хочешь, подержи у себя, — предложил он.
— Ясное дело, спасибо, — ответила девушка. — Мне нравятся «Сперматозавры». — Правда, именно этот диск у нее уже был. Но она решила его взять, чтобы получить возможность вернуть и снова поболтать с Мэттом. Когда она брала диск, их руки коснулись. Ух…
— Я сам поведу, — объявил Элиот, и Мэтт не возражал, из чего отец заключил, что сын либо влюбился, либо еще не оправился от потрясения.
Секунду-другую все четверо стояли у машины.
— Ну, — повернулся Элиот к Анне, — пока.
— Пока, — ответила она.
— Пока, — сказала Дженни Мэтту.
— Пока, — ответил он.
— Отцепись! — прикрикнула Дженни на Роджера, который собрался проверить, не еда ли компакт-диск.
Как только машина отъехала, Элиот перешел на назидательный отеческий тон.
— Послушай, Мэтт… — начал он.
— Знаю, — отрезал сын.
— И все-таки тебе не следовало…
— Знаю.
— Ладно, допустим… — продолжал Элиот. — Но твоя мать…
— Пап, я сказал, что знаю.
— Ну, хорошо.
Они замолчали и предались беспорядочным воспоминаниям бурного вечера. В доме Герков тем же занимались Анна, Дженни и Нина. А на дереве — Пагги. И в каждом случае воспоминания оказывались на удивление приятными, хотя вечер начался с того, что кто-то явно старался кого-то убить.
Но Артур Герк знал, кто и кого, и эта мысль не доставляла ему удовольствия. Он все обдумал и решил, что надо делать. Налив очередную порцию спиртного, он подошел к стоявшему в гостиной на баре аппарату и набрал номер.
— Это я, — сказал он в трубку. — Вот что, — он глотнул из стакана и посмотрел на пулевое отверстие. — Мне нужна ракета.
ЧЕТВЕРТАЯ
— Пусть она наклонится побольше, — потребовал важный жирный безмозглый чертов клиент. — Чтобы сильнее блистала буферами.
— Дельная мысль — чтобы сильнее блистала буферами, — повторил Элиот, притворяясь, что делает пометку. К утру он настолько устал, что сил для споров не оставалось. Ночь получилась долгой. В два часа он завез домой Мэтта. А потом сорок пять минут выслушивал нарекания бывшей жены Пэтти. Вообще-то Пэтти сварливостью не отличалась, но родительская глупость раздражала ее.
— Ты ведь все знал? — спросила она. — Знал, что он собирается лезть в чужой двор с пистолетом, и разрешил?
— Это был водяной пистолет, — поправил Элиот, но от его слов Пэтти только закатила глаза, да так, что он испугался, как бы они вовсе не выскочили и не шлепнулись на кухонный пол. Ей всегда лучше, чем Элиоту, удавалось казаться взрослой, и именно поэтому они не были больше женаты.
Элиот молча получал свою порцию нареканий, понимая,
— Извини, — сказал, уходя, Элиот. — Работаю изо всех сил.
— Знаю, — ответила Пэтти. — Вот это меня и беспокоит.
По дороге домой Элиот обдумывал свое положение: муж-неудачник, отец-неудачник, работа такая, что курам на смех, никаких перспектив, и ездит на «КИА». Подхлестнув мозг и подавив всякие инстинкты, он решил выработать действенный логичный план исправления жизни, и мозг пришел к выводу: самоубийство. Он напишет прощальное письмо (это будет забавно и трогательно), наденет чистое белье и выбросится с крохотного балкона своей крохотной квартиры. Полетит вниз и, может быть, угодит в «Транс Ам» 1987 года, который принадлежит одному идиоту из номера 238 (тому самому, что по ночам заводит на полную мощность свою смертоносную систему), расплющится начисто, и на этом закончатся все его проблемы. Его страховка позволит заплатить за обучение Мэтта в колледже. На похоронах вспомнят, какие он писал особенные очерки, и назовут «беспокойным, но блестящим».
Эти мысли согревали Элиота, пока он не вспомнил, что боится высоты и не сможет прыгнуть с балкона. Он боялся даже смотреть за перила, когда выходил из дешевого универсама жарить хот-доги на гриле. И к тому же его жизнь не была застрахована. Значит, придется и дальше во всем терпеть неудачи.
К себе в квартиру он вернулся после трех и четыре часа хлестал черный кофе, пытаясь разработать концепцию представления «Молот-пива», которую должен был показать утром. Элиот рассчитывал выступить с такой оригинальной, такой образной, творческой и неотразимой идеей, что даже важный жирный безмозглый чертов клиент сможет оценить ее блистательность. Но по причине позднего времени и собственной усталости вернулся к большим сиськам.
— Сука я продажная, — какой раз повторял он себе, работая. — Ну и что, тебе от этого плохо?
И когда через сорок пять минут важный жирный безмозглый чертов клиент ввалился в кабинет Элиота, не постучав и не закрыв за собой дверь, то увидел на мольберте написанные крупным шрифтом слова:
ДАЙ «МОЛОТ-ПИВУ» СЕБЯ ОГЛУШИТЬ!
Под надписью красовалась картинка, которую Элиот сделал на компьютере, совмещая друг с другом фотографии, в основном из Интернета. На картинке была лоснящаяся мускулистая фигура мужчины на моторке, а рядом — фигура протягивающей «Молот-пиво» женщины в бикини полоской, не шире хромосомы. Из лифчика вываливались чудовищно неестественные груди размером с волейбольные мячи.
Масштаб изображений не вполне совпадал, потому что Элиот толком не знал, как работать с графической программой компьютера, а инструкцию прочесть не сумел — не нашел запропастившиеся очки. Мужчина по сравнению с женщиной выглядел комически маленьким — этаким сальным, самодовольным подхалимчиком: любая из ее грудей казалась больше его головы. Пивная бутылка своими размерами больше походила на пожарный гидрант. А все это вместе являлось до оторопи отвратительным образцом изобразительного искусства. И именно поэтому — за исключением требования оголить побольше пресловутые сиськи — показалось чертову клиенту потрясающим.