Большие неприятности
Шрифт:
Под конец учебного года, классе, очевидно, в шестом, Симон Львович привел к нам неожиданного гостя. Мы были предупреждены: гость — ученый. Профессор. Его наука — психология.
Симон Львович предварительно объяснил: психология занимается душевными явлениями. Мы ничего не поняли, и от этого нам стало еще интереснее. Гость оказался немолодым, в наших глазах — громадного роста. Он был худой, вроде слегка подвяленный на солнце, .лицо темное,
Гость заговорил, а мы как открыли, так и не закрывали ртов до самого конца. Профессор рассказывал о приемах самовоспитания, о громадных возможностях, заложенных в человеке и используемых большей частью не полностью. Он говорил о бесконечном резерве душевных сил и о том, что могут совершить эти силы, если правильно управлять ими. А потом предложил:
— Сейчас, мои молодые друзья, если с вашей стороны не последует возражения, я опишу на доске ситуацию и дам четыре варианта решения — номер один, номер два и так далее. Прошу ознакомиться с ситуацией и выбрать один из вариантов решения, тот, что вам покажется наилучшим. Номер варианта, пожалуйста, запишите на листочке... Собственно, это и все. Ни фамилии, никаких прочих сведений указывать не надо. Ваши ответы помогут мне в исследовании коллективных связей, которым я сейчас занят.
Мы были окончательно сражены! Нам предлагалось послужить науке. Шутка ли?!
Тем временем профессор написал на доске четким полупечатным почерком:
Готовится 50-летие Н. Вы об этом человеке не слишком высокого мнения. Но именно вас коллектив призывает его приветствовать и вручить скромный общий подарок. Возможные варианты решения. №1
Отказываетесь, объясняя товарищам, что мешает вам исполнить поручение коллектива. №2
Принимаете предложение, рассчитывая выразить ваше истинное отношение к юбиляру, подчеркнув при этом: поручение коллектива я, конечно, исполняю, но от себя имею честь заявить... №3
Произносите такую речь, где все звучит вполне благопристойно, но надо быть дураком, чтобы не понять вашего истинного отношения к юбиляру. №4
Говорите несколько общих слов, какие говорят на всех юбилеях и поминках,— ни врагу, ни другу не придраться.
Не знаю, как восприняли эту встречу другие, я — как большой и важный урок жизни.
И вот что навсегда осело в сознании: полная уважительность к сопливым, по сути, мальчишкам и девчонкам со стороны взрослого, ученого, пожилого человека, во-первых; и, во-вторых, сама задача, которую мы решали: в ее условии не фигурировали дурацкие бассейны, из которых почему-то выливается и в которые одновременно наливается
Что касается выбора варианта, то я, секунды не колеблясь, остановился на №2. И надо было прожить много лет, набить жутко сколько шишек, чтобы понять: не всегда прямая дорога оказывается самой близкой и самой верной.
К счастью или к сожалению, жизнь куда сложнее элементарной геометрии, и мы — люди — не безликие точки в пространстве.
Летал я, летал, если считать с аэроклубом, больше трех лет набиралось, и ничего такого со мной... не происходило.
А другим везло: у Загрица лопнул в полете амортизатор, и лыжа встала торчком. Он садился с парашютирования, поставив опущенную лыжку на место шикарным тычком о землю.
Благодарность. Именные часы. Фотография в «Красной звезде».
А у Лехи Михалева двигатель загорелся! И он, сделав все, что полагалось, но так и не потушив машину, выпрыгнул с парашютом... И тоже благодарность, портрет в стенгазете.
А я летал, летал, и... ничего.
Конечно, самому искать происшествий мне в голову не приходило, но кое-какое раздвоение чувств получалось: хорошо бы все-таки в «чепе» вляпаться, чтобы себя проверить, чтобы убедиться — справляюсь! И людям показать: Абаза может!
Такие мысли имелись, факт!
И скорее всего возникли в моей дурной голове не без влияния бездумной авиационной литературы тридцатых годов, охотно рисовавшей летное дело, исходя из принципа: чем страшнее, тем интересней.
Как бы там ни было, но когда на высоте в две тысячи метров, после пилотажа в зоне, мой самолет как-то неправильно, непривычно закренило вправо и я внезапно обнаружил, что крышка пулеметного отсека открылась и стоит торчком, я прежде всего обрадовался: наконец-то! И начал соображать, что и как делать дальше. Почему открылась крышка, выяснять не было времени.
Первое, что я понял (и понял правильно): закрыть крышку в полете не представляется возможным.
«Значит, хорошо бы, — сообразил я, — чтобы не возмущала воздушный поток, от нее избавиться. Увеличить скорость?.. Попробовать сорвать крышку? А в хвостовое оперение не вмажет?..» Решил: нет, за хвостовое оперение крышка не зацепит.
Я увеличил скорость. Машину закренило больше, крышку завернуло назад и... прижало потоком воздуха к верхней поверхности крыла. «Ну, что ж, лучше так, по крайней мере не будет дергаться». Я уменьшил скорость, крышка осталась прижатой, машину почти не кренило.
А дальше?
Радиостанции на самолете не было. Никто ничего передать, подсказать не мог. Продемонстрировать командному пункту открытый пулеметный отсек я тоже не имел возможности: злосчастная крышка располагалась поверх крыла, и, как низко ни пролетай над стартом, с земли ее все равно не увидят...
«Когда я выпущу шасси и колеса выйдут из куполов, — размышлял я, — в крыле образуется порядочная сквозная брешь. Воздух получит возможность свободно просасываться из-под крыла вверх, как это повлияет на характер обтекания? Сохранится ли устойчивость? Будет ли машина держаться в воздухе?»