Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
Марусю начало подташнивать, и холодная спинка кровати больше не помогала.
Следующая дверь скорее всего ее.
Дверь.
Куда она открывается, наружу или внутрь? Когда заходит сестра, звякая своими пыточными коробками, она тянет дверь на себя. На себя.
Маруся отдала бы сейчас все на свете, только бы вошла эта самая сестра!
Если добраться до стены и прижаться к ней как можно плотнее, вжаться в самую штукатурку, в ледяной бесчувственный бетон, может быть… Может быть, он увидит ее не сразу,
Ждать дольше было нельзя. Маруся отцепилась от изголовья кровати и налегла на капельницу.
“Держись! — попросила она ее. — Не сломайся!” Подтянув ноги, она подвинула капельницу на шаг вперед и, ухватив руками поудобнее, шагнула еще раз. До стены было далеко, как до Балтийского моря. Ну еще шажок, еще один, только один шажок!.. Снова шорох, и непонятно, то ли это ее капельница шуршит по полу, то ли там, в коридоре, кто-то подбирается все ближе и ближе.
И еще шаг, и нельзя громко дышать, а тихо дышать невозможно, и по животу льется кровь. Маруся никогда не думала, что она такая горячая. Как кипяток.
Федор любит очень горячий чай. Он всегда основательно усаживается пить чай, слизывает крупные сахаринки с ванильных сухарей и любовно осматривает запасы — стаканчик вишневого йогурта и бутерброд с розовой докторской колбасой. Он любит докторскую колбасу и свежий черный хлеб.
Стена приблизилась, до нее можно было достать рукой. Маруся отцепилась от капельницы и прижалась лбом к холодной и гладкой масляной краске. Она добралась. И что дальше? Скосив глаза, она посмотрела на дверь. Ручка чуть-чуть шевельнулась, как будто тот, кто стоял за дверью, проверял, не заперто ли.
Добежать до людей она не сумеет. Как только она себя обнаружит, он ее убьет.
“Господи, помоги мне!.. Помоги мне сейчас, господи, и я больше ни о чем тебя не попрошу!..”
Дверь стала открываться, медленно и неохотно, из проема текла могильная коридорная чернота, и в этом медленном движении был сосредоточен весь ужас, который только есть на свете.
Ей ничего не кажется. Это на самом деле происходит с ней.
Капельница стояла прямо перед ней. Хромированная нога и несколько щупальцев.
Дверь открывалась все шире.
Осталась последняя возможность.
Вцепившись в металл, Маруся ждала. Ошибиться было нельзя.
Дверь остановилась, и из коридорной тьмы вылепился черный силуэт и шагнул внутрь. Шагнув, он оказался в нескольких сантиметрах от Маруси и ее капельницы.
Она размахнулась, мертвенный свет блеснул в глаза, и ударила изо всех сил. Грохот показался ей ужасающим, она даже не поняла, что именно загрохотало — ее орудие или тот, кого она ударила.
Не взглянув, держась руками за стену, она вытащила себя в коридор. Слева, в торце, была дверь. Под дверью был свет.
Может, через час, а может, через пятнадцать секунд она добралась до этой двери и потянула ее.
Свет больно ударил по глазам.
За белым столом сидел врач, тот самый, молодой, которого она стеснялась.
Он вытаращил на Марусю глаза.
— Вы что? — спросил он и поднялся из-за стола. — С ума сошли?! Зачем вы встали?!
— Я не стал бы вам звонить, потому что был уверен, что это или бред, хотя вроде у нее нет температуры, или… лунатизм, что ли, но…
Капитан смотрел то ли равнодушно, то ли устало, и это раздражало врача. Он терялся и не мог найти правильные слова, хотя и слов-то никаких от него не требовалось.
— Короче говоря, я сейчас вам покажу.
Он зашел за ободранный белый шкафчик и выволок из-за него какую-то согнутую железную палку.
— Это что? — спросил Никоненко. — Кочерга?
— Это капельница, — пояснил врач без тени улыбки, — это капельница, которой наша больная якобы ударила по голове того, кто ночью влез к ней в палату. Я не знаю, как она встала, а уж как смогла этой штукой шарахнуть, это вообще загадка, а потом еще дойти до поста!.. Три шва заново накладывали. Сегодня опять под капельницей лежит. — Он с трудом сдержался, чтобы не выругаться. У него были свои проблемы. — Конечно, в палате мы никого не нашли.
— Это я понял, — перебил капитан.
В ночное нападение он верил не очень. Мало ли что может померещиться женщине, которая три последних дня провела в реанимационном отделении на обезболивающих и транквилизаторах!
— Но эта штука откуда-то взялась! Вот посмотрите. Врач поднес бывшую капельницу к самому носу капитана. Между металлическим стержнем и круглым обручем непонятного назначения была зажата пуговица.
Самая обыкновенная коричневая пуговица, из которой торчали нитки. Пуговица была выдрана с мясом.
Милицейский капитан был так ошарашен, что моментально перестал изображать усталость и разочарование в жизни. Врачу это доставило удовлетворение.
Не верил мне? Скучал? Ножку на ножку закидывал? Вот получи “вещдок” и делай теперь с ним что хочешь — сочиняй новые теории, подтверждай старые и знай, что если б не расторопность этой самой Сурковой, расторопность необъяснимая, поразительная, осматривал бы ты сейчас трупик и бормотал растерянно: “Кто бы мог подумать”!
— А точно это та самая капельница, которая?.. — начал Никоненко и остановился.
Вопрос был глуп.
Конечно, это та самая капельница, и у врача нет никакого резона ничего такого придумывать. Он очень раздосадован тем, что ему пришлось переделывать собственную, хорошо сделанную работу из-за того, что больной на третью ночь после операции вздумалось стукнуть этой капельницей кого-то по голове.
— Вы сразу осмотрели ее палату?
— Да нет, конечно! — фыркнул врач. — Она притащилась по уши в кровище, стала закатывать глаза и бормотать, что у нее в палате кто-то есть и что ее только что чуть снова не убили. Я ее не слушал. Мы ее быстро на стол и…