Большой пожар
Шрифт:
— Да ты же настоящий хулиган! — возмущался директор, обнимая и поздравляя Серёжу. — Я же должен тебя гнать в шею с волчьим билетом!
И снова — из-за тёти Шуры!
Вёз он на вокзал к поезду двух пассажиров и вдруг увидел, что из окон Дворца искусств повалил дым. Первая мысль: половина седьмого, тётя Шура кончает в шесть и ушла домой. И тут же вторая: а вдруг не ушла? А вдруг её снова попросили посидеть с детьми, как это было вчера и позавчера? И Настина смена сегодня!
Я оговорилась: пассажиров он из машины не высадил, они наотрез отказались. Он просто вытащил ключи, крикнул на прощанье: «Черт с вами, сидите!» — и бросился к центральному входу Дворца, куда уже подъезжали пожарные. Подбежал к лифтам, из которых валом валили возбуждённые люди, вскочил в освободившийся, нажал на кнопку — не идёт! Вбежал в другой — не идёт!
— Куда прёшь? — набросился на него лифтёр. — Пожар, не ходют больше лифты, заблокированы!
И тогда Серёжа, не раздумывая, по центральной лестнице побежал наверх, навстречу самому необыкновенному приключению в своей жизни.
Опоздай он хотя бы на полминуты — и эта история не имела бы продолжения, потому что на пятом этаже огонь врывался в лифтовой холл и на лестницу. Но Серёжа не опоздал, успел проскочить и, подгоняемый тревогой и дымом, поднялся на седьмой этаж, где увидел открытый лифт. Надеясь на чудо, нажал кнопку — пошёл!
— А дверь в бельевую была закрыта, — рассказывал Серёжа, — даже от сердца отлегло, ушла, наверное, домой… А если не ушла и на 14-м с Настей? С 14-го гостиница там начинается, только бельевая на 12-м. Прибежал — здесь они! И ко мне — тётя Шура, две девочкиблизнятки и мальчик, лет шести-семи дети, не больше. С меня пот ручьём, сердце выпрыгивает, но ведь повезло-то как — успел! Ну хорошо, успел, а что делать? Попробовал вызвать лифт — не получилось. А дыма все больше, нет, думаю, здесь оставаться нельзя. А куда идти? Дежурная по этажу в 01 звонит, Настя и Таня, её подружка, бегают и жильцам в двери стучат, окпа раскрывают от дыма. Я — мальчика на руки, тёте Шуре и Насте говорю, берите девочек — и айда на выход! А Настя — мне нельзя, говорит, тут, может быть, ещё жильцы остались, я потом. Да куда ж ты, говорю, потом, если пожар сюда идёт? Нет, говорит, я потом, вы же знаете Настю, она гордая, пуще огня боится, что за дело упрекнут. Ну, мы с детьми пошли вниз, а дыма все больше, дети кашляют и плачут, а тётя Шура за сердце хватается: «Не дойдём, — говорит, — воздуха не хватит». Дело, думаю, плохо, не привести бы их в самый пожар. Взял у тёти Щуры ключ, открыл бельевую и завёл их туда…
Жизнь артиста! Детей привезли с собой на гастроли родители, певица и её муж аккомпаниатор — не на кого оставить. Дима рассказывал, что певица, молодая и очень красивая женщина, прорвалась через все кордоны и упала перед генералом Ермаковым на колени: «Спасите моих детей!» Но случилось это получасом позже, когда слух о пожаре облетел весь город.
Вот что сделал Серёжа.
Разведав и оценив обстановку, он пришёл к выводу, что в бельевой оставаться нельзя: дым туда пробивался через какие-то невидимые щели, иной раз даже с искрами; поэтому, прихватив с собой охапку одеял, он вывел тётю Шуру и детей на лоджию, укрыл их, велел никуда не уходить и бросился за Настей. В это время во Дворце вырубили свет, дыма становилось все больше и Серёже пришла счастливая мысль заскочить сначала в бельевую, намочить под краном полотенце и обмотать им голову. Сделав это, он стал подниматься по внутренней лестнице и между 13-м к 14-м этажами натолкнулся на Настю. «Шаталась, как пьяная, — вспоминал Серёжа, — уже падала, когда я её подхватил, очень дыма наглоталась. Взвалил на себя, принёс на лоджию, а Настя уже без памяти, тётя Шура искусственное дыхание ей сделала — она, ведь всю войну медсестрой прошла. Настю очень тошнило, но ничего, ожила».
Серёжа ещё покидал лоджию два раза.
— В первый раз — это потому, что увидел, как из главного здания люди на шторах спускаются, — продолжал он. — А под нами — крыша кинотеатра, может, и нам попробовать? В бельевой-то — простыни, пододеяльники стопками на стеллажах лежат, чего их жалеть. Те-. тя Шура сначала не пускала, через стеклянную дверь было видно, что в коридоре уже ковровая дорожка занялась, но я ей доказал, что если огонь до нас дойдёт, будет ещё хуже. До бельевой недалеко, метров пятнадцать, проскакал их козлом, а в бельевой угол уже горит, нет, думаю, здорово, что мы здесь не остались. Схватил под мышки по охапке простыней — и бегом обратно, а по дороге услышал в одной из комнат какой-то стук. Принёс простыни на лоджию, говорю тёте Шуре, что тем кто-то есть, а она: «Батюшки, да это ведь в дежурке монтёр и слесарь, Соломатин и Филимонов»! Тогда-то я во второй раз побежал — за ними. Стучусь, подпрыгиваю, потому что огонь за штаны хватает, кричу им: «Выходите на лоджию!», а они меня подальше посылают — дверь, оказывается, конопатят, отсюда и стук. Я их тоже хотел послать, но все-таки уговорил, послушались, открыли дверь и побежали за мной на лоджию. И хорошо сделали, потому что коридор через несколько минут весь охватило, и бельевая сгорела, и их дежурка. А Настя от свежего воздуха уже совсем очухалась и стала причитать, что уходила она вместе с Таней, где теперь она, может, задохнулась в дыму? Я бы с удовольствием побежал за Таней, но было поздно, в коридоре огонь и дым, не пройти. Настя плакала, винила себя, но тут мы услышали, что наверху кто-то кричит, я перегнулся через перила и увидел, что это дежурная с 14-го на лоджии. Я её спросил, как у них там дела и где Таня, и она сказала, что собрала кого смогла на лоджии, Таня тоже здесь, только сильно отравленная и волосы подпалила… Ну, что ещё рассказывать? Детей было очень жалко, ужас у них был в глазах, ещё жить, можно сказать, только начали, а тут такое. Тётя Шура их отвлекала как могла, сказки рассказывала, но ей самой тоже было плохо, за сердце держалась. Вот Настя — молодец! Как очухалась, сразу начала командовать: «Эй, мужики, эа работу, связывайте простыни, да так, чтоб узлы были, как у моряков!» Да, тут мы увидели, что лестницу к крыше кинотеатра ставят, и очень обрадовались, но все равно Настя нас подгоняла, потому что рядом, из окна, что выходит на вторую половину лоджии, валил дым, а тут ещё снизу дымом хлестануло, да ещё крики отовсюду подгоняют. Связали мы простыни крепко-накрепко и я, как самый молодой, взялся спуститься первым, чтобы проверить, а уж потом детей по очереди спускать. Но Соломатин сказал, что он намного легче меня и лучше начинать ему. Мы с этим согласились, и он очень удачно спустился. Но не успели мы поднять связку, чтобы начать спускать детей, как вдруг Филимонов вылез за перила и стал спускаться без очереди, а он ещё потяжелее меня, пудов под шесть, и оборвался — хлоп об крышу с уровня примерно четвёртой лоджии. За счёт других спастись хотел, а все равно жалко, двое детей у него осталось. Ладно. Простыней у нас было ещё несколько, подняли оборванный конец и стали с Настей новые узлы вязать, а тут на крышу поднялись пожарные, что-то нам кричат, а дети обрадовались: «Сюда, к нам, мы здесь!» — тоненькими голосами… И решили мы больше не рисковать: собой — куда ни шло, а вот дети…
Выслушав этот бесхитростный рассказ, я спросила:
— Серёжа, полковник Кожухов наградил вас именными часами, а как вас отметили в парке?
Серёжа улыбнулся и прикрыл рот ладонью.
— Выговор без занесения… Но директор предупредил, что в следующий раз…
3. ЛЕЙТЕНАНТЫ КЛЕВЦОВ И КОЖУХОВ
Недавно у Клевцовых мы отмечали Колины двадцать девять лет, и там я разговорилась с его соседом по дому. Видели бы вы его лицо, когда он услышал, что его сосед и есть один из тех полулегендарных в городе пожарных, которые по штурмовым лестницам забрались на высотку? Убедившись, что я не шучу, он даже растерялся: «Да мы с ним сто раз на рыбалку ездили, футбол-хоккей вместе смотрим, хоть бы словом обмолвился!» Юра Кожухов, который слышал наш разговор, засмеялся: оказывается, он недавно выступал в рабочем клубе и в числе других случаев рассказал о цепочке штурмовок; когда он закончил, ему передали записку: «А не загибаешь, капитан? Мы этот анекдот слышали, если б такие герои на самом деле были, о них бы в газетах написали. С приветом!»
В читальне я просмотрела рее подшивки газет шестилетней давности и лишь в одной нашла слова: «Начальник УПО тов. Кожухов отметил и мужество пожарных, поднявшихся по штурмовым лестницам на высотную часть Дворца». Все! Забавно, что Кожухов-старший, к которому я обратилась с претензией, рассмеялся точно так же, как его сын.
— Думаешь, я не говорил в этом интервью подробности? В больнице его давал, «на ложе скорби». Но когда через день интервью напечатали и Юра мне его прочитал, этих подробностей я не обнаружил и поинтересовался, в чем дело. Так, как Юре, мне сказать не посмели: «Не загибаешь ли, полковник?», но прозрачно намекнули, что история с цепочкой выглядит не очень правдоподобно. Я не спорил: может, и на самом деле её не было, приснилась? Больше всего негодовал Юра, я ему потом даже сердитое письмо из санатория послал, посмотри у него, если сохранилось.
Вот что значит замкнуться в своём кругу! Цепочка, о которой в Высшей пожарной школе обязательно упоминают в лекциях по тактике и которой восхищались не только наши, но и зарубежные пожарные, в городе известна лишь по слухам. А кто в этом виноват, если не сами пожарные? Кому нужна такая скромность?
Кожухов посмеивался.
— Хочешь, я тебе интересную цифру подкину? Нет, не подкину, а то ты совсем разбушуешься… Ладно, так и быть, пиши: звания Героя Социалистического Труда удостоены восемь почтальонов — и ни одного пожарного.
— Но ведь это… — я просто развела руками.
— Значит, плохо работаем, — строго констатировал Кожухов. — А почтальоны хорошо. Будем подтягиваться до их уровня. До чего же ты смешная, от молний из глаз прикуривать можно!
Настроение у Клевцова было не то что хорошее — чего уж тут хорошего, если люди на глазах гибнут — но приподнятое: впервые за два года после училища он оказался в центре внимания, и его, а не кого-нибудь другого, полковник выбрал, поставил впереди! И Клевцов знал, что выбор на него пал не только благодаря значку мастера спорта — обладателей таких значков в гарнизоне было ещё пять человек, а потому, что он удачно сработал на пожаре общежития химкомбината. Оно горело на прошлой неделе. С фасада были задействованы трехколенки, а Клевцов со штурмовкой забежал с другой стороны, и очень своевременно: из окна третьего этажа взывала о помощи женщина с грудным ребевком на руках. Смешно — это потом, конечно, было смешно, когда вспоминал, как внизу стоял подвыпивший муж и подавал советы: «Ты, Верка, не ори, горло пожалей, видишь, пожарник пришёл, он тебя мигом вытащит». За несколько секунд, как на соревнованиях, Клевцов взлетел по штурмовке сначала на второй, потом на третий этаж, стал уговаривать женщину спускаться, а она без ребёнка не хотела, с трудом убедил, что спуститься с ребёнком на руках ей не хватит сноровки.
— Не так я убедил, как то, что сзади подпекало, пояснил мне Клевцов.
— С её помощью я привязал ребёнка к своей груди длинным полотенцем, она спустилась на второй атаж, а я за ней. Снять штурмовку с третьего и поставить на второй у меня рук не хватило, но к этому времени мои бойцы с брезентовой перемычкой прибежали, и женщина, зависнув на руках, прыгнула. Ну а я сам правильно сгруппировался и удачно прыгнул в сугроб…
На разборе Кожухов похвалил его за удачные действия со штурмовкой и, видать, запомнил, потому что хвалил полковник редко и скупо, куда чаще ругал… Конечно, нелепо сравнивать то общежитие с высоткой, но, если подумать, то какая разница, со второго ли этажа лезть на третий или с пятнадцатого на шестнадцатый? Если не смотреть вняв, то никакой разницы нет. Вот что здесь было плохо — перила не деревянные и не круглые, а металлические в плоские: крюк держит надёжнее, если цепляешь за дерево… И перед каждой лоджией бетонный выступ сантиметров на двадцать, из-за него штурмовка зависает не вплотную к стене, а под углом — опять не та устойчивость… И ещё плохо, чти ветер со снегом, и лоджии и подошвы сапог в снегу. Очень неприятно, когда сапог соскальзывает с деревянной ступеньки…