Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая
Шрифт:
Пока грюкал замок, я осмотрелся по сторонам. Мы находились в небольшом коридоре. С одной стороны были застеклённые, зарешечённые большие окна, с другой — пять или шесть дверей камер. Дальше коридор поворачивал буквой Г. На полу был линолеум, потолок белый, стены покрашены масляной краской в салатовый цвет. Тяжело и быстро дышала за спиной собака. Дверь открылась, и я прошёл в камеру. Там был полумрак. Я увидел два силуэта в футболках и оранжевых штанах. В это время закрылась дверная решётка и контролёр сказал подать руки через окошко в решётке. С меня сняли наручники. Дверь закрылась, и я поздоровался с новыми сокамерниками. Дима — среднего роста худощавый парень лет тридцати — протянул мне руку. Второй сокамерник, Анатолий, был лет на десять постарше. Он тоже, как и Дима, был пострижен налысо. Лицо округлое, но щёки впалые. Дима
— Выдайте подушку и матрас, — сказал он.
— Сейчас всё выдадим, — ответил дежурный.
Камера — одна из шести, расположенных на втором этаже участка ПЛС (пожизненного лишения свободы), — в которой я сейчас находился, была общей площадью не более шести квадратных метров: около двух в ширину и чуть больше трёх — в длину. Рассчитана она была на двух человек. Под левой и правой стенами — двое одноярусных нар. Поверх матрасов — тёмные тюремные одеяла. Наволочки на подушках серо-жёлтого цвета. Оконный проём закрывала накладная решётка в мелкую ячейку. За решёткой — оконная рама с оргстеклом. За ней — решётка из толстых квадратных металлических прутьев. Дальше — «баян» (железные полосы, наваренные одна на одну в виде жалюзи). Ниже оконного проёма — двухъярусная металлическая полка из сварного уголка и ДСП, прикреплённая к нижнему краю первой накладной решётки. Свет через окно не проходил, и оконная стена казалась третьей глухой стеной. Ниже полки — розетка. На полу — плитка; расстояние между нарами — не более пятидесяти сантиметров. Стены выкрашены синей масляной краской, потолок побелён. Эмалированный умывальник с холодной водой и туалет типа «дючка» с полустенком. Из отдушины светила шестидесятиваттная лампочка.
Открылась кормушка, и дежурный сказал подходить по одному и подавать руки. Наручники были застёгнуты впереди и дежурный дал команду отойти к стене под окно. Открылись дверь и железная решётка.
— Забирай, — сказал дежурный.
Дима вышел в коридор и в двух руках, застёгнутых наручниками, за края занёс в камеру скатку и в ней — одеяло и подушку. Дверь закрылась, и дежурный спросил, чт'o мне нужно из вещей. Я попросил личное постельное бельё, свои одеяло и покрывало, мыло, зубную щётку, пасту, электробритву «Филипс», разрешённую на ПЛС, полотенца, банные тапочки, мочалку, несколько футболок, пару комплектов нижнего белья, спортивный костюм, разрешённый для ношения в камере (за пределы камеры выход только в оранжевой робе, посему находящихся на участке ПЛС называли «апельсинами»; а ещё — «пыжиками» от слова «ПЖ», которое в свою очередь являлось производным от слова «пожизненное»), кипятильник, ложки, миски, кружки (на участке ПЛС была разрешена только пластмассовая посуда), несколько моих блоков сигарет, а также все мои бумаги по делу и письменные принадлежности. Через некоторое время дежурный принёс вещи и список имущества, оставшегося на складе. И выдал всё через кормушку, включая продукты, которые остались в камере, собранные и аккуратно сложенные Саидом. В пакете была записка: «Держись. Привет от Аслана и Тайсона».
Дима скатал на наре свой матрас и сказал, что я буду спать на его месте. Я попытался возразить, но Дима наотрез отказался меня слушать.
— Нет-нет, — сказал он, — по-другому не будет. Ты только заехал, а я уже тут девять месяцев. И мне даже удобнее спать на полу. Я так и делал. Вот, спроси, — он посмотрел на Толика. — Прошлым летом была жара и духота. И уже скоро лето.
В 1997 году на исполнение высшей меры наказания — расстрела — был введён мораторий. Говорили, что он был введён ещё в 1995-м, но расстреливать продолжали до 1997-го. В феврале 2000 года в Уголовный кодекс 1960 года были внесены изменения: упразднён расстрел, и в качестве высшей меры наказания введено пожизненное заключение. Были споры, что по нормам законодательства все, кто попал под мораторий из-за упразднения смертной казни и максимального наказания в кодексе на тот период 15 лет, должны были быть переосуждены на этот срок. Однако вопрос был разрешён не в пользу осуждённых. И сейчас участки ПЛС в следственных изоляторах были забиты как теми, кому расстрел заменили на пожизненное заключение, так и теми, кому пожизненное заключение уже давали по новому Уголовному кодексу 2001 года. А поскольку для государства это был новый вид наказания, участки пожизненного заключения в колониях ещё только начинались строиться.
Я не стал возражать Диме, и он положил
Открылась кормушка, и дежурный спросил, будем ли мы что-нибудь брать на ужин. Я сказал, что на первое время еда есть и что моя супруга Ольга в ближайшее время принесёт передачу на моё имя и (если не возражают) позже — на их фамилии. Передача неутверждённому была положена раз в две недели, а утверждённому на ПЛС — раз в полгода. Я предложил попить чаю, а потом приготовить что-нибудь на ужин. Дима отдал мне одну из своих пластиковых тарелок и пластмассовую кружку.
— Тут вот тоже есть кое-что поесть, — он показал на стоящий в углу кулёк. — Это «общак», который передают с корпуса на «бункер».
Я из любопытства посмотрел. Пакет был полон прозрачных заводских упаковок быстро запаривающейся рисовой каши, внешне напоминавшей перемолотые в порошок кукурузные палочки серого цвета. Она запаривалась в мучную безвкусную похлёбку, однако есть такую кашу с солью или приправой было можно. В пакете лежал небольшой кулёк с распечатанными куриными кубиками вперемешку с пакетиками приправ из «мивины».
— Что не едят сами, гонят сюда, — улыбнулся Дима. — И это хорошо, но можно жить и на баланде; правда, хлеб не очень. Едим только корки, а иногда сушим сухари. Ещё, бывает, передают сигареты, иногда даже по паре пачек с фильтром. Обычно без фильтра. Чай грузинский.
— У меня есть чай, — сказал я и предложил попить.
Дима поставил кипяток. Толик достал из кульков продукты. Дима сказал, что последний раз свободские продукты он ел год назад.
После ужина и вечерней проверки, о которой стало известно из голосов и щелчков электрозамка на входной двери на этаж участка ПЛС (по камерам никто не ходил), примерно в девять вечера (часы, как и на корпусе, там были запрещены), оставив все разговоры на завтра, Дима предложил мне пораньше лечь спать. Я накрылся одеялом. Дима раскатал свой матрас и, застелив такую «кровать» в проходе между нарами, пожелал мне спокойной ночи. На противоположной наре, отвернувшись к стене, уже спал Анатолий. Я ничем не подпитывал и не вскармливал мысли о своём осуждении к пожизненному заключению при очевидной невиновности и очевидном отсутствии доказательств моей вины, а принимал это как судебную ошибку и верил в восстановление справедливости в Верховном суде. Применив «я тут на один день, завтра буду дома», я лёг спать.
Утро началось с привычного щёлканья кормушки при раздаче хлеба и сахара примерно в шесть часов. Дима уже скрутил свою скатку, освободив проход, и сидел на ней у стены, в ногах моей нары, что-то читая в полумраке. Проснулся Анатолий. Дима снял с отдушины бумажку, прикрывавшую свет лампочки. Хлеб на участке ПЛС был такой же, как на корпусах следственного изолятора: подгоревший на корке и непропечённый внутри, ржаной с кисловатым привкусом. Хлеб и сладкий чай — таков был стандартный завтрак Димы и Анатолия. Кашу-баланду развозили на час позже, и я ещё раз настоял на том, чтобы употреблять в пищу продукты, которые есть у меня.
Складывалось впечатление, что Дима и Анатолий вели себя как нормальные люди, культурные и доброжелательные, всегда говорили «спасибо». Видимо, это и имел в виду Скоробогач, когда сказал, что камера, в которой я буду находиться, нормальная. А «придётся потерпеть» означало, что кому-то придётся спать на полу.
Пока мы пили чай, Дима рассказал про режим содержания и распорядок дня на участке ПЛС. Раз в неделю — баня, которая проходит тут же, на «бункере», только на первом этаже, за железной решёткой, под надзором прапорщика. Час прогулки — обычно с утра. На вывод на прогулку приезжают «маски» в чёрных формах — спецназ департамента исполнения наказаний.
— Раньше такого не было, — сказал Дима. — Маски стали приезжать после побега. До него тут был шалтай-болтай. Дежурные по полгода не заходили в камеры. На прогулку выводили гуськом, пристёгивая одного к другому. А иногда и без наручников.
О побеге ни Дима, ни Анатолий многого не знали, хотя и находились в соседней камере. Слышали выстрел, голоса, как открывалась дверь из «бункера» на этаж и как дежурный куда-то звонил. Потом бежавших вернули в камеру и весь следующий день куда-то водили. Говорили, что пуля не пробила брюки дежурного.