Большой вопрос (Записки юриста)

Овечкин Валентин Владимирович

— Скажите, пожалуйста, Великанов, — начала Павлова, — а вы уверены, что ваша новая подруга любит вас так же, как любила и любит вас жена, что она будет так же предана вам? Вы уж не сердитесь на меня. Учтите, суд искренне желает вам и вашей жене только хорошего. Мы хотим предостеречь вас от беды.

— От какой беды? — насторожился Великанов. — Если вы имеете в виду Нину, то я спокоен…

— Это хорошо, что вы уверены в ней. Но не это я имела в виду. Если вам удастся развестись с женой и жениться вторично, — по-моему, к вам на заводе, да и среди всех честных советских людей, изменится отношение, и далеко не в вашу пользу. А это будет похуже какого-нибудь административного взыскания.

Несмотря на доброжелательный тон

судьи, Великанов растерянно смотрел то на нее, то на Ольгу Константиновну.

— Нельзя ли устроить перерыв? — спросил он.

Павлова поняла, что Великанов поколебался.

— Что ж, можно объявить перерыв, — согласилась она, и состав суда удалился в совещательную комнату.

Ольга Константиновна и Павел Павлович вышли из зала.

Что происходило в душе Великанова? Может быть, его устрашила картина, нарисованная судьей? Нет, дело было не в этом. Он как-то вдруг со стороны увидел себя и Ольгу… Вероятно, этому содействовала процедура суда, необходимость строго проанализировать свои чувства и, наконец, сама Ольга: перед ним был не инженер, занятый своим инженерским делом и ко всему на свете, кроме него, равнодушный, а любящая страдающая женщина. На него пахнуло теплом первых годов их любви… Неужели всё это сейчас погибнет навеки?..

Прошло десять, двадцать, сорок минут, судебное заседание не возобновлялось.

Из окна совещательной комнаты судьи видели Великановых, которые ходили взад и вперед по улице, неподалеку от суда. Они заметили, что Великанов взял жену под руку.

— …И вот у меня, — говорил Великанов, — пробудилась к тебе такая сильная жалость… Я вспомнил всё и так живо, так живо… Помнишь, Оля…

— Если только жалость… — прервала мужа Ольга Константиновна.

— Нет, нет! — поспешил он успокоить жену. — Любовь и жалость появились вместе, неразрывно. Мне стало страшно: неужели настал всему конец, неужели мы стали навсегда чужими… и это закрепит суд!

— Не надо об этом думать, Павлуша!

Великановы не вернулись в суд. Они шли всё дальше и дальше, сначала по улице, потом повернули в сад.

* * *

Уход Великановых из суда расценили на заводе как примирение супругов. Однако с уверенностью никто не мог сказать, надолго ли это примирение. Не мог этого сказать и Егоров, который всё чаще и чаще задумывался над судьбой своих «подшефных», как он называл про себя Великановых. Несколько дней он прождал визита к себе супругов, не дождался и пригласил Павла.

— Что ж ты глаз не кажешь, товарищ Великанов? Чем же кончилась твоя затея в суде, каковы теперь твои дела сердечные?

— Честно признаюсь, товарищ Егоров, стыдно было глаза казать… Впрочем, дело не в этом… Мы с Ольгой хотели заглянуть к тебе после… когда из нашей памяти изгладится и самое воспоминание о моем желании взять в жены себе другую женщину. Было ли во мне легкомыслие? Нет, не было. Но супругам надо смотреть в оба за своими чувствами, надо оберегать любовь умом, сердцем, всеми силами. Делаем мы это? Очень редко. Недоразумения, обиды, ссоры мешают нам. Обессиленные ими, мы открыты всякому влиянию, всякому новому увлечению, а оно зачастую беднее того, которым мы долго жили.

— Да, дела сердечные сложны, — сказал Егоров… — Но, знаешь ли, о чем нам нужно помнить всегда? О том, что в нашем советском понимании супружеские отношения заключают в себе не только супружескую страсть, но и взаимное уважение, тесную дружбу, святое обязательство растить детей достойными членами нашего общества. Вот что такое в нашем понимании семья, брак, любовь. Вот чего не должно забывать ни одно сердце.

— Именно, товарищ Егоров, — сказал Великанов. — Именно. Я теперь знаю: если б мы поженились с Ниной, мы с ней не были бы счастливы.

* * *

Судья Павлова дважды вызывала в суд Великановых. Надо было так или иначе завершить дело. Однако на вызовы судьи Великановы не откликались.

Уже через год после того как дело было прекращено производством, Павлова получила письмо:

«Сегодня исполнился год со дня нашего примирения. Мы живем очень и очень хорошо. И мы убеждены, что будем так жить до конца своих дней. В этом заслуга ваша, как судьи, и парторга Егорова, с которым вы объединили свои добрые усилия. Именно вы помогли нам понять наши заблуждения, понять и решительно их исправить. Шлем вам, дорогой товарищ судья, сердечное спасибо. Желаем доброго здоровья и успехов в работе. С искренним уважением Ольга и Павел Великановы».

„ЖОН ДУВАН“

1

В Архитектурном институте разнеслась весть: «Степан Корольков влюбился в Ларису Гришаеву… Лариса отвечает ему взаимностью». Эта весть многих удивила, а близких друзей Ларисы задела за живое.

За выпускником Степаном шла неважная слава. За какие же качества славная и умная черноглазая второкурсница полюбила Королькова? Но Лариса и сама не знала, что привлекло ее в Степане; наружность — русые волосы с зачесом назад, золотистые усики-кубики, такого же золотистого цвета стрелкоподобные «баки»? А может быть, яркие галстуки с крохотным узелком, пестрые костюмы, зеленая велюровая шляпа, модельная обувь? Всё это у Ларисы вызывало улыбку, — правда, не злую, добродушную. «Ничего тут страшного нет, — думала она. — Молодой человек любит выделяться среди других своей наружностью, быть наряднее. Несомненно, мальчишеское франтовство исчезнет со временем… А пока что эти замашки не мешают ему успешно учиться, быть отличником».

— Смотри, Лариса, не ошибись! — предупредила как-то Гришаеву ее подруга Вера Ермолаева.

— Я слышу это уже не в первый раз, — сказала Лариса. — Почему вы все так озабочены моей судьбой?

— Потому, что любим тебя, потому, что боимся за тебя.

— В таком случае объясни, с какой стороны мне угрожает опасность… Надоели мне эти намеки…

— Хорошо, я тебе расскажу кое-что… Если на Степана смотреть издали, со стороны, в его жизни как будто бы нет ничего дурного. Я знаю — его, как отличника учебы, приняли в комсомол. Потом, окончив с серебряной медалью среднюю школу, он поступил к нам в институт и сразу зарекомендовал себя способным студентом. Всё это похвально, хорошо. Но вот его отношение к девушкам… Он убедил в своей любви не только нескольких студенток нашего института, но и актрису из балета Музкомедии и еще каких-то знакомых, не питая ни к одной из них серьезных чувств. В свое время я попыталась отругать Степана. Он выслушал меня серьезно, но возразил шутливо: «Не бойся, Вера, мои увлечения не более как спорт, только романтический…» Я рассердилась и назвала взгляды Степана пошлыми. Ведь своим поведением он портит девушкам жизнь, оскорбляет их чувства, оскверняет их мечты… Возникла даже мысль обсудить поступки Степана публично. Но на это не пошли те, кого Степан убеждал в своей любви, — испугались стыда. К тому же, раздавались голоса, что формально придраться к Степану нельзя: что в его поступках плохого? Полюбил — разлюбил. Подумаешь, какие-то там сердечные неполадки! Порхает юноша, ну и пусть. Станет взрослым — одумается. И Степан порхал, как мотылек… Теперь ты понимаешь, почему я и многие другие беспокоятся за тебя, — закончила Вера: — Ты полюбила по-настоящему, а он?..

На откровенность подруги Лариса решила ответить такой же откровенностью. Ей самой сначала казалось, что Степан — безнадежно исковерканный человек. Она вызвала его на прямой разговор. Оказалось, Степан до самого последнего времени имел «теорию»: ухаживать можно за многими, любить же только одну. Однако, встретив Ларису, он понял пошлость своей теории. Он любит одну Ларису и хочет ухаживать только за ней. Он не представляет себе, как бы мог теперь ухаживать за какой-нибудь другой девушкой. И так будет всю жизнь.