"Болваны"
Шрифт:
Вдруг он почувствовал, как мягкая рука гладит его по голове. Женская рука. Он открыл глаза: женщина глядела на него страдальческим взглядом, обнимала его за шею и шептала в ухо, умоляя повиноваться мужчине и идти вперед - туда, куда тот приказывает.
Его копыта ткнулись в мягкий мокрый ил. Он медленно, нехотя двинулся вниз по узкой полосе земли между двумя стенами воды. Чем ниже он спускался, тем выше и чернее были стены из кипящей и бурлящей воды. Перед ним катилась повозка. Он обреченно тащился за ней. А по обе стороны ветер гнал и гнал холодные, взметнувшиеся до неба волны. Соленые брызги заливали ему морду, так что он только
Ил и песок под копытами сменились скользкими острыми камнями. Он шел намного тише. Караван взгромоздился на узкую горную гряду. Мужчины спрыгнули с телег, вели лошадей и быков под уздцы, очень бережно и осторожно. Вода повсюду пенилась и кипела. Ему казалось, что волны по бокам закроют его с головой и он задохнется. На языке у него осела соль, от соли слезились глаза. А человек кричал ему: "Давай... Давай! Ну же... Ну!" - и хлестал кнутом. Он ничего уже не ощущал, кроме боли, холодного ветра и секущих по шкуре соленых водяных брызг. Он закрыл глаза и тянул, тянул этот мучительный груз.
Сквозь шум волн и завывание ветра он услышал под самым ухом пронзительный свистящий звук. Стоны, женский визг и рыдание возобновились с прежней силой.
Он поглядел назад: поверх голов людей и животных звенели острые тонкие щепки с перьями на конце. Они падали в воду по обе стороны бредущего каравана и всплывали опереньем кверху.
В мерцающем свете туманного мучнистого столба, шедшего как раз позади него, он разглядел чужих людей в блестящих пластинчатых одеждах, преследовавших их караван, гнавших за ними следом хрипящих лошадей, которые с трудом тянули колесницы по илистому дну через узкий проход между двумя стенами кипящей воды.
Внезапно облачный столб качнулся в сторону и исчез где-то там, впереди. Люди поспрыгивали с колесниц, начали их толкать, помогая лошадям. Он смотрел на происходящее как будто изнутри длинного узкого стойла, где через открытую дверь, сквозь пелену косых дождевых капель, мельтешили мокрые люди. Ему самому было темно, мокро, холодно от колючего порывистого ветра. От соли зудели, ныли раны.
Произошло нечто странное: чужие люди повернулись спинами к своим колесницам, бросили их вместе с лошадьми посреди пути и с криками побежали назад - к берегу. Расступившиеся поначалу воды, сквозь которые он только что прошел, стали снова прибывать и смыкаться. Волны настигали людей в блестящих одеждах. Они заливали туловища, прокатывались поверх голов, так что люди быстро исчезали под водой; только вскинутые кверху пальцы несколько мгновений еще вздрагивали на поверхности волн.
Брошенные лошади все подряд бешено заржали, заметались возле колесниц, вросших в ил и опрокинутых; кони пытались перекусить удила и вырваться наружу. Но вода все прибывали и прибывала, она заливала и заливала лошадей; их запрокинутые оскаленные морды тонули вперемешку с человеческими головами.
Он на мгновение остановился. Рядом раздались ликующие крики мужчин.
Впереди заскрипели, загрохотали колеса: повозка перед его носом снова двинулась по горной гряде. Человек потянул его за ярмо. Он покорно шагнул, только вот бросил прощальный взгляд назад, как вдруг в его щеку вонзилось что-то острое. Он сомкнул челюсти, сжал зубами этот предмет. От внезапной боли туловище его дернулось, он скользнул копытом по круглому камню, покрытому мхом, и полетел вниз головой в кипящую водяную бездну,
3.
Птицын отвел взгляд от Козлищева, чтобы шепнуть Кукесу о том, что Козлищев большой любитель козьего молока, как вдруг заметил, что с Кукесом делается что-то неладное: он побледнел, закатил глаза и медленно, боком сползал по скамейке вниз; тело его обмякло, голова упала на грудь, в то время как кисти рук судорожно сжимались и вздрагивали. Ксюша смотрела на него с ужасом. Обеими руками она вцепилась в его рукав, безуспешно пытаясь остановить это неуклонное скособоченное сползание. Из полуоткрытого рта Кукеса потекла слюна, губы задрожали, сложились в трубочку, и откуда-то из самого нутра извергнулся нечеловеческий полухрип-полукрик, больше похожий на мычание.
Птицын вскочил, подхватил Кукеса под мышки и уложил его на скамейку. Студенты вокруг повскакивали с мест; те, кто сидел дальше, вытягивали шеи и становились на цыпочки, пытаясь разглядеть, что там происходит.
Козлищев с открытым ртом, скрючившись и подняв к небу указательный палец, застыл на кафедре в виде памятника Воровскому, что на Кузнецком мосту. (Всякий раз, с удивлением разглядывая памятник, Птицын думал, что натурой скульптору служил юродивый, каждый сеанс бросавшийся в пляску Витта.) Вот уже во второй раз Козлищев вынужден был прервать лекцию.
– Валентин Иванович! Лёне Кукесу плохо, разрешите его вынести!
– крикнул Птицын через ряды своим громким поставленным голосом.
Козлищев задергался, закивал головой, забормотал надломленным тенорком:
– Несомненно! Несомненно! Вызовите "Скорую помощь"!
Голицын, Носков, Лунин и Птицын, осторожно шагая по ступенькам вниз, потащили Кукеса за руки-ноги к выходу. Они несли его вперед ногами.
– Поверните головой... головой к двери... Ребята, вы что? С ума сошли?
– это по-матерински запричитала Лиза Чайкина, догоняя процессию. Лиза оттеснила даже Ксюшу, на щеках которой вспыхнул румянец оскорбления. За Лизой ковылял Егорка Бень, встряхивая кудрями и тоненькими ручками.
Около кафедры с Козлищевым четверо несущих проделали маневр разворота и, сопровождаемые толпой студентов, вынесли Кукеса в вестибюль головой вперёд.
Глаза Кукеса были раскрыты, но смотрели на все бессмысленно и непонимающе. Из уголков губ по-прежнему текла слюна. Голова тряслась. Ксюша догадалась подложить руки под затылок Кукеса.
Его опустили на пол. Кто-то подсунул ему под голову учебник политэкономии.
– Он может откусить себе язык, - тягучий и немного взволнованный голос Верстовской, тоже оказавшейся рядом, заставил Птицына повернуть голову.
– Ему нужно вложить в рот что-нибудь... вроде палки...
– А ручка... или карандаш подойдет?..
– переспросила Лиза Чайкина, копаясь в сумке.
– Не-ет! - отрицательно покачала головой Верстовская.
– Нужно что-нибудь побольше...
Взгляд Птицына упал на черный пупырчатый дипломат Миши Лунина из псевдокрокодиловой кожи. Он им очень дорожил, и даже во время выноса Кукеса, не выпускал из рук. "Как раз сгодится", - подумал Птицын.
Он выхватил из рук Лунина дипломат, повернул его к Верстовской, поднял кверху массивную пластмассовую ручку.