"Болваны"
Шрифт:
– Можно я возьму тебя под руку? Ты очень быстро идешь... Я не успеваю, - интонация у Лянечки была жалостливая и немного жеманная.
– Ты ведь знаешь, как надо ходить с дамами?!
Она прижалась к Мише боком и бедром, продела свою руку под Мишин локоть, так что почти на нем повисла. Довольно тяжелые дипломат и пакет, таким образом, были уравновешены Лянечкой.
Миша, помимо того, что ему нечего было сказать, боялся говорить на морозе: второй день у него пощипывало горло. Как бы не заболеть. Теперь это было бы очень не кстати. Поэтому он шел быстро, а курил медленно.
Когда они вышли на улицу, Лянечка снова взяла его под руку, умоляюще, снизу вверх заглянула ему в лицо, растягивая гласные, проговорила:
– Мишель, я тебя очень прошу... пойдем в бар...
– С сумками... с продуктами?!
– возмутился Миша.
– Ну и что?
– Там же уйму денег... выложить... Откуда они?
– У тебя в кошельке три десятки... Я видела...
– Так это не мои... Тёткины...
– Миша замялся.
– На вещи...
– На какие вещи?..
– Ну... Трикотаж... бижутерия...
– Она тебе это доверила? Не ври, пожалуйста... Тебе это не идет...
– Ну... хорошо... Ты права... Это мои тридцать... Стипендия... Но я хотел купить фотоаппарат...
– Купишь. Давай так... Я у тебя возьму эти тридцать рублей в долг. На два дня... Всего на два! Ты мне веришь? Веришь даме?
Миша пожал плечами: он совсем не верил, что она отдаст ему эти деньги. А они были нужны ему, как воздух, особенно сейчас, когда Лиза Чайкина...
– Верю, верю, - пробормотал он, только чтобы отвязаться.
– Вот видишь!
– сверкнула глазами Лянечка.
– Мы их пропьем, а послезавтра на лекции я тебе их верну.
Лянечка протянула руку. Миша, подергав носом и губами, нехотя достал кошелек, вытащил три десятки, отдал Лянечке. Она, скомкав их, сунула в пальто.
"Еще потеряет по дороге, - думал Миша, злясь на себя, - тогда ищи свищи... Какой идиот! Чёрт лысый дернул меня звонить... сразу домой пошел бы... Так ведь нет же... Мне еще стихи печатать!.. Эх, ты осёл!"
Они поехали на "Дзержинскую". Оттуда недалеко до бара на Рождественском бульваре, куда Лянечка, по ее словам, часто захаживала с Джозефом. Ее-то влекли воспоминания, а ему что там делать?!
Всю дорогу Лянечка, перекрикивая шум поезда, рассказывала о своем неврозе. Уже неделю у нее, не прекращаясь, болит сердце. Сердечная боль как раз и связана с ее неврозом, она невротического характера, то есть с ней можно жить, но боль, какая бы она ни была, всё боль. Лянечка в подтверждение потирала левую грудь. Миша молча кивал, понимая, что должен ей сочувствовать, утешать, но у него перед глазами стояла Лиза Чайкина, строго на него смотрела, и он думал только о том, как бы он ей объяснил... В общем, он был недоволен собой - и Лянечкой.
Всю дорогу от метро до бара и в самом баре Миша раскаивался, что отдал деньги Лянечке. Он выпустил инициативу из рук, а она за один присест растранжирит все его богатство.
Едва они сели за столик, Лянечка забросала Мишу вопросами:
–
Пакеты с продуктами он спрятал под стулом. Дипломат положил себе на колени. Слава Богу, в баре полутьма. Никто не разглядит, сколько у него авосек.
– Один шампань-коблер, - пробормотал Миша, слабо надеясь, что она промотает не всё, а оставшееся вернет ему.
– И... шоколадку.
– Гуляем?.. По два коблера, орешков, шоколадки... Есть хочу... Два салата... И по 100 грамм коньяку... Гарик всегда брал коньяк. Здесь хороший коньяк. Тебе понравится. Чтоб согреться... Я в этой чёртовой будке совсем окоченела...
Лянечку охватила радостная лихорадка. Она сбегала к стойке, за которой сидели три густо накрашенные женщины с усталыми лицами, за несколько заходов принесла все заказанное добро. Миша думал, что он должен, как мужчина и кавалер, помочь ей, но заставить себя встать со стула было выше его сил. Этот долгий-долгий день продолжался бесконечно. Он устал и хотел спать.
– А ты умеешь пить коньяк?
– улыбаясь, как Монна Лиза, спросила Лянечка, наклоняясь к самому Мишиному уху.
Миша не собирался отвечать, да Лянечка и не услышала бы его в грохоте бухающей музыки.
– Коньяк пьют маленькими глоточками... Каждый глоток согревают языком у нёба... И потом медленно втягивают в горло...
Миша задумался: где он мог это слышать? То ли Джозеф его когда-то этому учил, то ли нечто подобное он читал у Ремарка? А может быть, то и другое сразу?
Лянечка достала из косметички упаковку с таблетками, выковыряла одну, положила на язык, запила коблером.
– Это что?
– спросил Миша.
– Седуксен.
– От чего?
– От сердца!
– А-а!
– понимающе протянул Миша.
Лянечка, кося близорукими глазами, беспричинно улыбалась.
– Ты умеешь держать в руках молоток?
– Умею.
– А гвоздь?
– Меня учил этому дядя, царство ему Небесное...
– Сколько женщин у тебя было?
– - продолжала допрос Лянечка.
Миша с трудом услышал ее вопрос, хотя она почти касалась губами его уха. Густую смесь запахов из сладковатой губной помады, пудры, алкоголя и сигарет в унисон с мигающим красным светом и булькающим ритмом американского рока Миша воспринимал сквозь полусон; кажется, сидящая рядом женщина, уверенная, что она обворожительна, должна была его взбудоражить и взволновать, но ничего подобного: он оставался холоден, как бревно. И упорно хотел спать.
– А что?
Более дурацкий ответ трудно было придумать.
– И всё-таки? Чего ты сейчас больше всего хочешь?
– Чтобы ты забыла о Джозефе.
– Фу, детство какое!
Лянечка придвинула стул вплотную к Мише. Ее распущенные волосы стелились по его лбу и щекам. Нельзя сказать, что бы ему это было неприятно. От коньяка в груди стало тепло и уютно. Музыка поменялась, утихомирилась, сделалась интимней, что ли. Кажется, завели итальянцев.
– Я тебя могу всему научить. Всему! Хочешь?
– шептала Лянечка всё обольстительней.