"Болваны"
Шрифт:
Александр Васильевич стоя читал ленту кардиограммы, держа ее в руках, как читают телеграфную ленту в старых фильмах о революции. Он качал головой и удивлялся.
Из смежной комнаты показался костистый нос лысого пожилого врача.
– Лазарь Исаакыч, может быть такое давление... 200 и выше... верхнее?..
– обратился к нему Александр Васильевич как менее опытный специалист к более опытному.
– А нижнее у него какое?
– Сто пятьдесят...
– Может. От нижнего идет волна... Потом спад... И снова - волна... От 150-ти и надо танцевать... Его сбивать... Тогда
Птицын перестал слышать урчание кардиографа. Александр Васильевич подошел к Птицыну и поднес ему прозрачный пластмассовый стаканчик и таблетку.
– Выпейте!
Птицын привстал с кушетки, как робот. Выпил, что дали.
Молоденькая брюнетка, лаборантка или врач с веселыми глазами, теперь погрустнела. Она стояла у раковины и сочувственно смотрела на Птицына. Верно, вид у него был близкий к покойнику. Он чувствовал, как холодеют пятки и кончики пальцев.
– Это анаприлин!
– обернувшись к симпатичной лаборантке, пояснил Александр Васильевич.
Передышка для Птицына длилась не больше десяти минут, и всё началось по новой, вплоть до успокаивающего поглаживания студента с жалостливыми глазами.
– Давление держится на тех же цифрах... Нижнее - 150...- констатировал студент у левой лодыжки, как констатируют смерть.
Александр Васильевич развел руками:
– Придется попробовать абзидан... Немецкое средство!
– сказал он с величайшим пиететом, как будто речь шла о панацее, опробованной самим Парацельсом.
Он торжественно вручил Птицыну еще одну таблетку.
– Подойдите к нам через час...
– сказал он виновато, точно стыдился за свою медицинскую ошибку: действительно тяжело больного человека он принял за симулянта и обманщика, задумавшего закосить от армии.
Птицын еле-еле дотащился до четвертого этажа, рухнул на кровать и заснул мертвецки. Проснулся толчком. С ужасом взглянул на часы: проспал! Нет, прошло только 40 минут. Вовремя. Птицын вытер слюну с уголков губ. Что ему снилось? Чёрная дыра. Полный провал в памяти.
В кабинете Александра Васильевича Птицын решил не делать ничего: он очень устал и в конце концов можно было всю вину спихнуть на таблетки. На этот раз студентов уже не было. Александр Васильевич сам померил ему давление только с одной руки, не стал даже подключать кардиограф.
– 120 на 90!
– воскликнул Александр Васильевич с неподдельной радостью.
– Действует абзидан! Вот что значит немецкое лекарство!.. Сначала снимает тахикардию... Потом и давление падает...
– Абзидан так и должен действовать!
– не менее радостно поддержала его симпатичная лаборантка с веселыми карими глазами.
Птицын внутренне посмеялся над их наивным медицинским энтузиазмом. Коль скоро медицина - их Бог, Птицын предоставил бесспорные доказательства всемогущества этого Бога: абзидан действует безотказно!
Из кабинета Птицын уходил в сопровождении Александра Васильевича. В лифте тот сказал Птицыну, прежде чем выйти на третьем этаже, перед этажом Птицына:
– Видите, это лекарство - абзидан - мы вам все-таки подобрали! Мне тоже только абзидан помогает...
– У вас тоже давление?
– поддержал разговор Птицын.
–
Теперь Александр Васильевич видел в Птицыне не преступника, а пациента, на которого столь благотворно подействовало подобранное им лекарство. Он пребывал в хорошем настроении, поскольку воображал себя спасителем Гиппократом.
3.
Птицын собрался ехать на Тверской бульвар. Каждый раз после процедур он бежал из больницы, потому что физически не мог там находиться. Его всё раздражало: унылые лица больных, сестры и врачи в белых халатах, запах хлорки в сортире, выбегающие из углов рыжие тараканы, желто-серый линолеум с разводами в виде подковок. Бесконечно курсируя по длинным коридорам больницы, Птицын наизусть выучил однообразный незамысловатый узор этого больничного линолеума.
В палате кровать Птицына стояла у самого окна, и в это окно утром и вечером он видел белый фасад десятиэтажного корпуса больницы, как две капли воды похожий на тот, где лежал он сам.
Три недели назад после городского сборного пункта его отправили на дообследование. Из приемного отделения по длинному полуподвальному коридору в палату его повел флегматичный санитар. Они прошли к лифту сквозь почетный караул трупов: по обеим стенам коридора, как машины в гараже, стояли каталки для лежачих больных. Птицын тянулся за санитаром и вертел головой направо и налево. Всюду он видел голые синие пятки, мужские и женские, прикрытые одинаковыми серыми коньевыми одеялами.
Не вдруг Птицын, гуляя в больничном дворе, заприметил трубу, из которой частенько валил густой черный дым. "Морг!" - однажды осенило Птицына. Во дворе больницы по кругу разместились роддом, лечебные корпуса и морг. Вот и весь цикл короткой человеческой жизни.
Флегматичный Вергилий в белом халате подвел Птицына к грузовому лифту. Два дюжих санитара выкатили оттуда очередного покойника. Птицын с санитаром поднялись на четвертый этаж, в 29 палату. В ней обитало пятеро больных, шестая койка возле окна ждала Птицына.
Костлявого старичка, Божьего одуванчика, с пугливым взглядом, кормила с ложечки жена-старушка. Его толстопузый сосед лежа слушал радио, скрестив на спинке кровати короткие ножки в тренировочных. Равнодушно взглянув на Птицына, занявшего крайнюю койку у окна, он почесал пяткой о пятку и опять уставился глазами в потолок.
По левую руку от Птицына человек с наполовину выбритой от уха до носа головой спал, уткнувшись носом в подушку. Рядом длинноволосый мальчишка, положив книгу на колени, как на пюпитр, читал. Последняя койка пустовала, хотя поперек одеяла лежали теплые кальсоны.
Через час явился обладатель кальсон - толстый боров с надвинутым на глаза необыкновенно узким лбом и сросшимися у переносицы кустистыми черными бровями. Сосед был навеселе. С собой он привел такого же мясистого товарища с косящим влево правым глазом. Они расселись вокруг тумбочки, откуда чернобровый достал банки с квашеной капустой и солеными огурцами. Очевидно, друзья только что хряпнули в сортире по стакану и завернули в палату закусить.