Бомба для дядюшки Джо
Шрифт:
Ознакомившись с запиской, Молотов вызвал заместителя председателя Совнаркома Михаила Первухина и поручил ему уточнить новые сроки завершения атомных исследований. Первухин, в свою очередь, затребовал к себе физиков-ядерщиков.
К тому времени к Курчатову и Алиханову присоединился и Кикоин, который впоследствии вспоминал:
«… в начале 1943 года я был вызван в Москву, где встретился с Игорем Васильевичем Курчатовым и А.И.Алихановым (у С.В. Кафтанова). Мне сообщили, что имеется поручение правительства заняться вопросами практического использования деления урана».
Уже по тому, что
Первухин о той встрече писал в своих воспоминаниях:
«Впервые я лично познакомился с И.В. Курчатовым в январе 1943 года, когда он вместе с А.И. Алихановым и И.К. Кикоиным был мною приглашён для беседы о работах в области атомной физики.
В конце беседы мы условились, что Игорь Васильевич вместе с Алихановым и Кикоиным напишут записку, в которой изложат свои предложения по организации в СССР работ в области атомной тематики».
Записка была написана быстро. Можно даже сказать, наспех. В сборнике «Атомный проект СССР» она опубликована под называнием «План работ спецлаборатории атомного ядра на 1943 г…». Этот двухстраничный документ состоит из трёх разделов:
«I. Физика процесса деления атома
II. Разделение изотопов
III. Химическая группа вопросов».
Уже сами названия разделов вызывают, по меньшей мере, недоумение, поскольку названия эти гораздо больше подходят в качестве заголовков в учебник физики, чем для документа, предназначавшемуся правительству. Вождям страны Советов было абсолютно всё равно, что более важно для «деления атома» — физика или химия, и что нужно делать с изотопами — разделять их или соединять. От учёных ждали не научных рассуждений, а прямого недвусмысленного ответа на вопрос: можно создать урановую бомбу или нет?
Да и начиналась записка неожиданно странно. Сразу (без всяких предварительных пояснений) шло перечисление того, что физики-ядерщики планировали предпринять в ближайшее время:
«а) Окончательное доказательство невозможности ядерного взрыва на неразделённом уране. Срок — 1 июня 1943 г.
Примечание: Работа будет выполнена к 1 июня 1943 г. при условии получения из заграницы металлического урана к 1 мая 1943 г.
б) Окончательное доказательство невозможности ядерного «горения» в смеси «неразделённый уран — вода». Срок — 1 июня 1943 г.
Примечание: Работа будет выполнена к 1 июня 1943 г. при условии получения солей урана в количестве 100 кг из-за заграницы или в пределах СССР к 15 апреля 1943 г…».
От физиков ждали ответа о возможности создания уранового оружия, а они собирались искать доказательства невозможности.
Очень странная позиция!
Видимо, предчувствуя, что «план работ» вызовет немало недоумённых вопросов, его авторы составили ещё и «Объяснительную записку». Начиналась она с перечисления всё тех же
«1. Окончательное доказательство невозможности осуществить ядерную реакцию как взрывного характера, так и характера горения на обычном уране (т. е. без выделения урана-235)».
Далее в записке сообщалось, что же необходимо для изготовления урановой бомбы:
«2) Получение урана, обогащённого ураном-235, центрифугальным методом Ланге и методом термодиффузии…
3) Создание циклотронной установки…
4) Изучение выделения урана-235 методом диффузии, рекомендуемом учёными Англии и США…
5) Проведение химических работ…».
Все три документа («Докладная записка» Кафтанова и Иоффе, проект «Распоряжения ГКО» и «Планработ» Курчатова и Алиханова) вместе со специальным сопроводительным письмом, которое подготовил Степан Балезин, были вручены Молотову.
Вячеслав Михайлович из прочитанного понял, видимо, только то, что работы по урану идут из рук вон плохо, и подготовить доклад в срок, намеченный ГКО, академик Иоффе не сможет. Немного поразмышляв, Молотов принял решение: Сталину пока ни о чём не сообщать, а подготовленный проект Распоряжения ГКО подписать самому.
Этот документ (ему тотчас присвоили гриф «совершенно секретно» и номер «ГОКО-2872сс») начинался так:
«В целях более успешного развития работы по урану:
1) Создать комиссию по руководству работами по урану и оказанию систематической помощи спецлаборатории атомного ядра в составе следующих товарищей: Первухина М.Г., Кафтанова С.В. и т. Иоффе».
В самом последнем пункте указывались новые сроки окончания работ:
«11) Обязать Академию наук (акад. Иоффе А.Ф. и проф. Курчатов И.В.) провести к 1 июля 1943 года необходимые исследования и представить Государственному комитету обороны к 5 июля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива».
Таким образом, физики получали отсрочку — срок предоставления окончательного ответа им передвигали на 3 месяца и 4 дня.
Впрочем, подписывать эту важную бумагу Молотов не спешил, решив сначала ознакомиться с другими принесёнными ему документами. В одной из служебных записок, составленной секретариатом Совнаркома, он прочёл:
«Решения ГОКО по урану выполняются очень плохо, что видно из прилагаемых справок.
По обоим решениям ГОКО работы в установленные сроки выполнены не будут. Ни Академия наук, ни Наркомцветмет серьёзно этим делом не занимаются, работа в значительной части идёт самотёком…
…тт. Первухин и Кафтанов самоустранились от наблюдения за выполнением этих решений…».
Другая служебная записка была подписана Кафтановым. Он, видимо, откуда-то узнал, что его имя фигурирует в жалобе секретариата, и поэтому поторопился оправдаться, назвав истинного виновника срыва важного правительственного решения: