Бомба для дядюшки Джо
Шрифт:
Иными словами, учёные могут ошибаться, разведчики — никогда!
Через три дня после того, как это письмо-отчёт было отправлено Первухину, а именно: 10 марта 1943 года, Академии наук СССР было дано соответствующее указание, и она издала распоряжение № 122 о назначении Игоря Васильевича Курчатова начальником Лаборатории № 2.
Начало «ядерной» деятельности
Итак, ядерную лабораторию создали. Степан Балезин впоследствии вспоминал:
«Первые наши шаги заключались в том, что мы попросили правительство разрешить
Весной 1943 года и сотрудники казанской лаборатории Курчатова тоже перебралась в Москву. Однако столица встретила физиков с ледяным равнодушием. Не до атомов было тогда стране. Игорь Васильевич в письме жене Марине Дмитриевне высказал предположение о возможном своём возвращении в Казань. Вот отрывок из того письма (от 26 марта 1943 года):
«Дрова пусть остаются за нами, так как, может быть, придётся вернуться в Казань, если здесь будет плохо. Комната пусть остаётся за нами, так и передай Ольге Васильевне. Пока пусть живут в ней сами, но никого не пускают, т. к. мы можем вернуться — я-то ведь не выписывался. Скажи, что я нахожусь в длительной командировке».
О трудностях, мешавших приступить к работе, — в рассказе Степана Балезина:
«Возникла проблема с помещением…
Мы вместе с Игорем Васильевичем объехали много пустующих зданий учебных заведений, которые были эвакуированы из Москвы, и да. же были в одной еврейской синагоге.
Наконец, мы остановились на здании ВИЭМ, благо, что здание этого института было построено только перед войной и не было ещё загружено аппаратурой другого назначения и поэтому могло быть быстро приспособлено для работы лаборатории».
Так курчатовская команда получила в своё распоряжение территорию недостроенного ВИЭМа (Всесоюзного института экспериментальной медицины Наркомздрава СССР).
Но ВИЭМ к приёму физиков был ещё не готов, и они разместились в здании Института кристаллографии Академии наук СССР, которое располагалось в Пыжевском переулке Москвы.
Через два года (в августе 1945 года) Курчатов и Кикоин напишут справку, в которой вспомнят, с чего начиналась деятельность ядерной лаборатории:
«Так как лаборатория не имела помещения, оборудования, кадров и урана. её работа сводилась к анализу полученных нами секретных материалов о работах иностранных учёных над проблемой урана, к проверке этих данных и к проведению отдельных экспериментов».
Подчёркнутое слово («уран») по требованиям режима строжайшей секретности были вписаны в текст справки от руки.
А спустя ещё три десятилетия Исаак Кикоин напишет:
«Начали мы разрешение проблемы чисто теоретически, но конкретно, для чего потребовалось, прежде всего, разделить сферы влияния. Вопросами ядерной физики занимался И.В. Курчатов вместе с А.И. Алихановым, я взялся за решение задачи разделения изотопов…».
Поведал Кикоин и о том, по какому принципу проходил сам процесс разделения «сфер влияния»:
«Курчатов
Как только определились с помещением, остро встал вопрос, где взять людей, которым предстояло создать грозное атомное оружие. Ста физикам разрешили приехать в Москву. Но кому именно отдать предпочтение? Стали искать.
Венедикт Джелепов впоследствии вспоминал:
«Неожиданно весной 1943 года приехавший в Казань А.И.Алиханов сообщил мне, что, вероятно, скоро М.М. Козодаева и меня они с Игорем Васильевичем отзовут на работу в Москву».
Сотрудников в новую лабораторию требовалось очень много. И тут (этого нельзя не отметить) советским ядерщикам очень повезло, потому что во главе них стоял Игорь Курчатов. Анатолий Александров часто говорил:
«… у Курчатова был необыкновенный талант в смысле привлечения людей к работаем в том направлении, которое он вёл, и к тому, чтобы получить от этих людей максимальную отдачу, независимо от его отношения к ним как к людям. И вот в этом было его совершенно немыслимая организующая сила….
Я считаю, что огромное значение для успеха его работы было какое-то необыкновенное умение Курчатова работать с любым человеком. Человек этот предан Курчатову или враждебно надстроен, заинтересован в деле или в каких-то личных совершенно делах, для Курчатова это было, в общем, мало значимо. Из каждого человека, который соприкасался с Курчатовым, он умел извлечь максимальную пользу для своей работы, которую вёл».
Неожиданно вновь дал о себе знать академик В.И. Вернадский, который по-прежнему находился в эвакуации в казахском посёлке Боровое. Он прислал письмо, которое было адресовано президенту Академии наук В.Л. Комарову, его заместителю А.Ф. Иоффе и директору Радиевого института В.Г. Хлопину. В этом послании, в частности, говорилось:
«Я убеждён, что будущее принадлежит атомной энергии, и мы должны ясно понимать, где у нас находятся руды урана… Мы толчёмся в этом вопросе на месте уже несколько лет. К сожалению, Иоффе не понимает или делает вид, что не понимает, что для использования атомной энергии, прежде всего, надо найти урановые руды и в достаточном количестве».
Вернадский был по-своему прав. Более полутора лет находился он вдали от тех мест, где бурлила жизнь, где принимались решения, и поэтому о многом просто не был информирован. Но в том, что без достаточного количества урана внутриатомной энергией не овладеешь, не ошибался. И предлагал свой вариант решения вопроса:
«Я считаю необходимым немедленно восстановить деятельность Урановой комиссии.
Из того, что доходит до меня из иностранной литературы, я вижу косвенные указания на то, что мысль в этом направлении идёт как у наших союзников, так и у наших врагов, и, очевидно, в этом направлении идут искания…