Бомба для дядюшки Джо
Шрифт:
«Ра. споряжение ГОКО от 28.IX.42 г. „Об организации работ по урану“ в указанные сроки не выполняется. Академия наук СССР — акад. Иоффе, которому персонально поручена организация этих работ, не принял необходимых мер к выполнению заданий ГОКО в срок…
В представляемом проекте распоряжения ГОКО предусматривается создание комиссии для повседневного руководства работами по урану. Создание комиссии крайне необходимо, так как до сих пор Академия наук СССР (акад. Иоффе) не проявила необходимой оперативности в проведении
Прошу подписать проект распоряжения ГОКО.
С.Кафтанов».
Молотов задумался.
Раз найден виновник задержки работ по выполнению Распоряжения Государственного комитета обороны, значит, он должен быть наказан. И его имя не должно упоминаться в тексте нового Распоряжения.
Вячеслав Михайлович вызвал секретаря и распорядился внести в документ необходимые коррективы.
Фамилию Иоффе из текста убрали. Теперь документ начинался так:
«В целях более успешного развития работы по урану:
I. Возложить на тт. Первухина М.Г. и Кафтанова С.В. обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР…
Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В. <…>
II. Обязать руководителя спецлаборатории атомного ядра проф. Курчатова И.В. провести к 1 июля 1943 г. необходимые исследования…».
Всё остальное осталось таким, каким было в первом варианте текста.
Подписав 11 февраля 1943 года Распоряжение № ГОКО-2872сс, Молотов тем самым элегантно переложил груз ответственности, который до сих пор лежал только на нём, на двух наркомов (Первухина и Кафтанова), а всё научное руководство атомным проектом возложил на Курчатова.
Выполняя Распоряжение Госкомитета
Не прошло и двух недель, как Молотов поставил свою подпись под новым атомным Распоряжением Государственного комитета обороны, как на его стол лёг новый секретный документ — очередная справка, подготовленная секретариатом Совнаркома. В ней вновь с тревогой говорилось:
«Постановление ГОКО по урану выполняется плохо. Созданные группы научных работников (в Казани и Москве) практически создали ещё очень мало…
Тов. Первухин и тов. Кафтанов до сих пор не уделяют достаточного внимания руководству работой по урану. Только этим и можно объяснить тот факт, что в самый напряжённый момент работы руководитель научной работы по урану проф. Курчатов в течение длительного времени (около 3 недель) отсутствует в Москве и не занимается ураном».
Где был и чем занимался в течение трёх недель «проф. Курчатов», в справке не сообщалось. Хотя выяснить это можно было без особого труда. Ведь вновь назначенный «научный руководитель» принялся подбирать людей, с кем ему предстояло теперь работать. Через пять месяцев (в
«Было необходимо собрать разбросанные кадры специалистов, ранее занимавшихся проблемой урана, и привлечь к работе крупных учёных, которые могли бы начать развивать у нас область разделения изотопов».
О том, как собирались в Москве «разбросанные кадры», которым предстояло создавать атомную бомбу, рассказывал и физик Леонид Михайлович Немёнов:
«В феврале 1943 года по просьбе Игоря Васильевича я был вызван правительственной телеграммой в Москву. Аналогичную телеграмму несколько раньше получил А.И. Алиханов. Найдя Алиханова в Москве, я вместе с ним поехал в Пыжевский, где размещалась сейсмическая лаборатория Академии наук СССР. Там застаём Курчатова и И.К. Кикоина».
О тех же временах — воспоминания химика Зинаиды Васильевны Ершовой:
«В начале 1943 года неожиданно для многих начали поступать вызовы специалистов нашего профиля, предлагавшие немедленно выехать в Москву для работы по специальности. Вызывались не только те, которые трудились в тылу, но и те, которые находились на фронтах Отечественной войны, и те, которые ушли добровольцами в ополчение».
Добавим к этому и рассказ Анатолия Александрова:
«В это время в 43 году в Казани начали появляться в большом количестве деятели из курчатовской лаборатории. Кое-кто приезжал из Ленинграда, кто сидел в блокаде. Я помню, приехал Панасюк…
Флёров приезжает в Ка, зань, через некоторое время уезжает в Москву. Панасюк тоже в Москве. Туда же уезжает Гуревич. С флота отзывают Щепкина Германа Потом появляется Миша Ермаков, лаборант или младший сотрудник у Игоря Васильевича. Так они появляются в Казани дня на 2–3, потом: вжик! И исчезают.
Ну, мы, конечно, на каждого из них набрасываемся и с ними разговариваем. И, в общем, ясно, что затевается по этому поводу большое какое-то дело».
Подробности этого «большого дела» держались в секрете — даже близкий друг Курчатова, Александров, ничего не знал о нём. Только догадывался.
Даже когда Игорь Васильевич вновь объявился в Казани, он, по словам Александрова…
«… ни полслова насчёт того, как идут эти дела, не говорил. Хотя было известно, что он туда вытащил Харитона..
Для меня было совершенно ясно, чем он занимается. Но было ясно и то, что его настолько обязали хранить секреты, что он старался об этом совершенно не говорить. Несмотря на то, что он полностью, конечно, относился ко мне очень хорошо и доверял полностью, но он боялся, что какой-то слух об этом разговоре может привести к очень крупным неприятностям, наверное, для меня же. Он, скорее всего, с этой точки зрения рассматривал. Потому что тогда именно это было наиболее опасно».