Бомба в голове
Шрифт:
Иными словами, Виталий увидел одну из тех ситуационных комнат, для которых отмеченную часть процесса можно отобразить в самой незамысловатой форме изложения. Больной смеётся, плачет или раздражается, его притягивают ремнями к лежаку и заставляют погрузиться в глубокий сон. Всё. Совещание закончено. То, что предшествовало этому, не совсем, в общем-то, и важно, поскольку связать в точности следствия с причинами не способен ни один из лучших умов планеты.
Кого, например, не раздражали дилетанты и самодуры, разумеется, имеющие по всем вопросам собственное мнение? Кого не бесила явная несправедливость обвинения, причём тем более серьёзного,
Захаров присел на стул, засунув руки в карманы. Он тут же ушёл в себя, расположившись, словно в зале ожиданий, точно до отправления его самолёта оставалось ещё очень много времени.
Неловкость ситуации его не трогала. Поистине железное спокойствие учёного, даже в моменты искусственных заминок, заставляло относиться к нему с некой настороженностью. Виталию вдруг захотелось уронить что-нибудь на пол, что-нибудь поувесистей и пошумнее, но, похоже, и такая выходка не смогла бы вывести доктора из состояния задумчивости.
Помолчали. Собственно, Виталий не испытывал особых неудобств, хотя в результате затянувшейся паузы решил-таки кашлянуть. Усталые глаза доктора покосились в его сторону, но Захаров не изменил положение своего тела. Однако каким-то шестым чувством Виталий уловил шевеление его губ на несколько мгновений раньше, чем тот заговорил:
– Вы не беспокойтесь, мы всё успеем. Я думаю, наша беседа с пациентом долгой не окажется.
– Успеем что? – не понял Виталий. Поведение доктора ему казалось странным.
Захаров промолчал, предоставив оппоненту лишь возможность обмениваться с ним ничего не значащими репликами. Он как-то резко закрылся; чтобы потревожить такого монстра, понадобились бы старания целой когорты журналистов. Виталий понял, что теперь он смог бы расшевелить это докторообразное только разговором по существу, но существа не было. Вернее, его не хотел обозначать сам учёный, то ли не желая вдаваться в подробности перед посторонним человеком, то ли приберегая свои выводы на более подходящий момент.
Виталий долго соображал, о чём его спросить, даже немного погрустнел, но так ни на что и не решился. Преодолеть смущение перед принципиальным умником он почему-то был не в силах.
– Вы его, конечно, мало знаете, – вдруг заговорил Захаров. – Но представьте себе, что Канетелин-физик упорно борется с Канетелиным-человеком как личностью. Личность, подчинённая моральным и этическим нормам поведения, противопоставляет себя физику, добившемуся серьёзных успехов в своём деле.
– Что вы имеете в виду?
– Раньше много говорили об ответственности учёных или художников перед обществом, об их моральной чистоте, – продолжал доктор. – Будто это главная проблема человека – отвечать за свой творческий маразм. Маразм, одолевающий каждого пятого землянина после его полового созревания. – Он вперил в журналиста легкомысленный взгляд. – Вам, наверное, приходилось писать по наитию? Когда пальцы опережают мысли, отстукивая по клавиатуре бойкой чечёткой, и потом остаётся только привести этот сумбур в порядок, исправляя корявые фразы и подбирая нужные синонимы к словам. Я думаю, в том и есть смысл творчества, когда лирика сама просится на бумагу, в нотную тетрадь или на сермяжный холст. Оно значительно только потому, что запрятано в глубинах души, и найти выход ему есть главная задача конкретного лица, если оно стремится к этому денно и нощно, сызмальства. Но не всякий с данной задачей справляется. Может быть, это и здорово, иначе работы у нас, например, – он указал пальцем на себя, – прибавилось бы на порядок.
– Все творчески одарённые – сумасшедшие?
– Это с какой стороны посмотреть. Для них, я думаю, сумасшедшие все остальные, потому как те не способны в полной мере оценить их талант. А исключительность – главный критерий самоидентификации человека разумного, ищущего. Представьте себе, что можно сказать о самомнении сколько-нибудь отличающегося от всех артиста, художника или писателя. Сколько в нём всего плещется… Так вот, собственно, о физиках. К сожалению, они думают, что научно-технический прогресс напрямую связан с научным творчеством. Но мне кажется что это не так.
Виталий не понял, к чему он клонит:
– Почему же, интересно знать?
– Потому что на самом деле никакого творчества там нет. Веками происходит усовершенствование форм практической деятельности человека, уменьшение затрат на неё собственной людской энергии, то есть, по сути, получение знаний для возведения на пьедестал основной сущности разумного существа – его лени. Ну, и уж как попутное следствие – возможность прибрать к рукам управление этой ленью повсеместно, чтобы получать с того дивиденды. Практически все достижения цивилизаций – изобретение колеса, открытие электричества, атомной энергии – вытекает из запросов времени, а не благодаря творческому экстазу отдельных индивидуумов. Наука – это не самодеятельность, это ремесло. Настоящему профессионалу вдохновение не надобно.
– Не согласен с вами.
Виталий испугался, что доктор говорит всерьёз. Надуманность подобных суждений как-то неприятно задела его, поскольку вдаваться в отвлечённые дискуссии он не хотел, а как ответить просто и коротко – не знал.
– Если бы человечество развивалось без эмоциональных стрессов, было бы скучно жить, – как-то безразлично заявил он. – Человек всё-таки чувствующее существо. Для чего тогда нужны чувства?
– Для разума. Одно другое дополняет. Это комплексная гармоничная пара качеств, призванных не противоречить друг другу, а дополнять. Когда особо выпирает одно или другое, человека можно считать нездоровым.
– Любовь – это тоже болезнь?
– Безусловно.
– Упорство, страсть, одержимость? На этих качествах держится мир.
– Глубокое заблуждение. Мир держится на правилах. С помощью того, что вы перечислили, пытаются периодически его изменить, но он всё равно возвращается в прежнюю колею. Ибо человек в этом мире букашка, ему тут ничего не принадлежит, а свои страсти или творческие потуги, которые для многих давно уже потугами не являются, люди используют лишь для удовлетворения собственных амбиций.