«Бор-Бос» поднимает паруса
Шрифт:
— Я, наверное, порыбачу, — вдруг оживился Киле. Через несколько минут он уже забросил леску в воду.
Про реку Морошку даже в газетах писали, что она кишмя кишит рыбой. Может быть, это так, но сейчас почему-то рыба не клевала. То ли потому, что солнце стояло еще высоко, а рыба лучше ловится утром и вечером, то ли потому, что в этот день Павлику вообще не везло.
Наш знакомый любопытный чебак, если бы был голодный, может быть, и проглотил бы крючок с червяком, но он вдоволь наелся крошек и теперь спокойно плыл в тени плота, не обращая внимания на приманку.
Рыболов сидел, изредка подергивая леску, до тех пор, пока у него не зарябило в глазах, но не поймал даже синявки. Борисов ковырял перочинным ножичком бревно, а фрегат, даже без паруса, бежал в неведомые дали.
Смотав удочку, Павлик вдруг заметил, что левый берег стал ближе.
— Смотри! — обрадованно воскликнул он, — нас несет к берегу!
Костя крикнул что-то непонятное, но радостное. Берег действительно приближался. Правда, это был левый берег, а лагерь стоял на правом, но путешественники обрадовались и этому: неважно, правый или левый — лишь бы твердая земля.
Теперь все зависело от «Бор-Боса», вернее от течения. Оно ведь могло потянуть плот на середину реки. Команда фрегата растянулась на палубе и заработала руками, помогая течению.
— Эх, весло бы, — сказал Павлик, — или бы шестик…
— Греби, греби, — командовал Костя, к которому опять вернулась бодрость. — Лево на борт!
Но Павлик перестал грести. Он смотрел на мачту.
— Ур-ра! — вдруг воскликнул он и, подскочив к мачте, выдернул ее. — Вот и руль! Теперь мы пристанем.
С шестом дело пошло лучше. Павлик, загребая им, подводил плот к берегу.
Когда плот был уже метрах в десяти от желанной земли, его отбросило немного течение какой-то бурной протоки или речушки, впадавшей в Морошку. Но плотик миновал устье этой речушки и опять стал приближаться к заветному берегу. Киле изо всех сил греб шестом. Костя лежал на животе, загребал рукой и приговаривал:
— Ну «Бор-Боска», ну хороший, давай приставай.
И вот плот заскользил вдоль обрывистого берега. Здесь негде было причалить, но Павлик уже доставал шестиком дно. Теперь-то он не позволит плоту уплыть на середину, что бы ни приказывал капитан.
Метров через сто показался заливчик. Павлик направил в него плот и, выбрав место, пристал к берегу.
— Земля! — закричал Костя.
— Земля! — закричал Павлик.
Подхватив свои рюкзаки, путешественники соскочили на берег.
От радости Павлик затрубил в горн, а Борисов оттолкнул ногой плот.
— Прощай, «Бор-Бос», — сказал он, скрестив руки (так со скрещенными руками изображен в одной книге путешественник Арсеньев). — Если бы к тебе приделать руль, да мотор, да поставить сверху хоть маленькую каютку, чтобы иногда укрываться от солнца, ты был бы хорошим кораблем. Прощай, «Бор-Боска».
— Я что, больше не баталер? — забеспокоился Павлик.
Костя немного подумал и сказал:
— Ну его, это море. Теперь мы будем первобытными людьми. Правда, здорово? Мы станем пробираться в свое племя, как ульмары Нао, Гав и Нам. Ты читал «Борьбу за огонь»?
— Может, лучше мы будем пробираться в свой пионерский лагерь? Там же, наверное, нас ругают.
— Чудак ты, — снисходительно улыбнулся Костя. — Конечно, пойдем в лагерь, только будем считать, что пробираемся в свое племя. Так же интереснее. Как ты не понимаешь! Я буду сын Леопарда Нао, а ты — Гав. Нет, лучше я буду Ко, а ты Па.
— А почему это Па? Баталер — красивее.
— Ну, Па — все равно, что Павлик, только сокращенно. Первобытным людям некогда было выговаривать длинные слова. А я — Ко — значит, Костя. Понял?
— Понял, — ответил Павлик. — Ладно, первобытными так первобытными…
И первобытные люди Ко и Па, надев рюкзаки, зашагали к берегу Морошки, чтобы вернуться в свое племя, вождем которого, наверное, была Ида Сергеевна.
План Борисов придумал простой: дойти по берегу до того места, где в Морошку впадает протока Утиная, и там вовсю трубить в горн. Вот и горн пригодится, не зря таскали.
В лагере их, конечно, уже ищут. Кто-нибудь окажется на берегу, услышит сигнал бедствия и пришлет лодку. Зато потом они хорошенько поужинают. Надо только тете Насте сказать, что совсем нет аппетита. Тетя Настя сразу натащит всяких вкусных вещей. Все ребята знают эту слабость своего повара. Она ничего не пожалеет, чтобы вернуть человеку пропавший аппетит.
Костя даже представил, как тетя Настя, всегда такая чистенькая и румяная, стоит рядом в накрахмаленной белой косынке и, спрятав руки под белый фартук, счастливо улыбается. Словно это не она кормит, а ее угощают. Ей всегда приятно видеть, как потерянный аппетит очень быстро возвращается к ее сорванцам.
Самое же главное начнется, когда Никита просигналит отбой и прибежит, запыхавшись, со своим горном. Ребята улягутся и начнут расспрашивать Костю, где это он странствовал? «Только не перебивать!» — предупредит Костя и начнет рассказывать о своих приключениях, о том, как они с Павликом боролись с бешеным речным течением. Тут уж зевать некогда. Зазевался — беда. А потом, — скажет он, — мы попали в каменный век. Стали первобытными людьми! Об этом тоже можно здорово рассказать!
Ох, наверное, и весело жилось этим самым первобытным предкам!
Глава четвертая
Опять в лагере. Мотор деда Антипа. На острове и в Краснокуровке. Никита, ау!
Первым вернулся в лагерь Терешка. Когда подошло время обеда и ребята еще у сухого дерева на берегу развернули еду, Терешка очень удивился. Удивился он тому, что пионеры ели, а тети Насти не было. Еда и тетя Настя для Терешки были чем-то единым, как, например, Никита — и звук горна, Павлик — и запах рыбы, Семен Петрович — и велосипед. Он не мог представить обед без тети Насти, потому что только она кормила его в лагере. Побегав и поскулив, Терешка прижал уши и припустил в лагерь.