Борьба незримая (Книга 2)
Шрифт:
Зампред швырнул пиджак на диван.
А если еще попробовать соединиться с Красной Горкой?
– Алло!! Красную Горку!
Шумы в трубке.
– Тамошняя телефонная станция не отвечает... Сейчас! Кажется, начали...
Совсем вдали:
– Красная Горка.
– Красногорскую Чека!
– Говорите!
– Алло?
– Артемьева!
– Подойти не может - взят под арест!
– перекрывая телефонные шумы, бодро отчеканил чей-то энергический голос.
– На каком основании?! Кто у аппарата?
– А на проводе кто?
– Мать твою... Петерс
– Связь-то? Да бои на территории шли, вот и нарушилась!
– весело и охотно прокричал в трубку собеседник.
– Тьфу ты! Порядок навели?!
– Еще как навели-то, Яша, спи спокойненько! И как это я тебя, голуба-душа, сразу не признал? Да и ты хорош, мог бы и вспомнить, как ручку жал...
– Кто у аппарата, я спрашиваю?!
– Граф Зубов у аппарата.
– Голос неожиданно сделался ближе и отчетливее, и в его откровенно жизнерадостных интонациях проступило петербургски изысканное проскальзывание буквы "р".
– А теперь, Яша, слушай и на ус наматывай. Относительно той части гарнизона, которая осталась на территории форта...
– Что?!
– Je veux dire23, кого рыбы не стрескали. Et bien, комендант форта поручик Неклюдов приказывает органам Чеки и частям Красной армии оставить Петроград к завтрашнему утру. В случае неповиновения будут расстреляны триста пятьдесят коммунистов и командиров, находящихся в наших руках. Мы их покуда в док согнали, чтоб пейзажу не портили. Et bien - Питер возьмем, пленных из коммунистов брать не будем! Обожди-ка минутку...
– Петерс расслышал, как где-то далеко, на другом конце провода, собеседник поднял трубку другого телефонного аппарата.
– У аппарата! А, Неклюдов! А я тут как раз твои пожелания в питерскую Чеку передаю... Что? Не слышу? А, конечно, не выполнят! Но .не суть - главное, чтоб в штаны наложили! Ну!
– В аппарате послышался смех, и на мгновение раньше, чем собеседник перехватил прежнюю трубку, Петерс вспомнил широкоплечую и могучую фигуру и красивое наглой, веселой красотой лицо московского анархиста. "Можешь попросту Графом, как меня свои кличут".
– Так о чем я, бишь? Из коммунистов пленных брать не будем, из комиссаров - само собой. Так что au revoire, товарищ Петерс, до скорого! Приветы и поцелуи!
В трубке загудел отбой.
Услышав этот гудок, Олька Абардышев вдребезги разбил бы телефонный аппарат. Яков Блюмкин помчался бы с маузером вымещать ярость в подвалах. Но Петерсу сослужили службу присущий ему флегматический, нечувствительный к унижению темперамент и основательная усталость: зампред остался спокойным.
"Социалистическое отечество в опасности!" - раздраженно подумал он. Как будто кто и без него этого не знает!.."
А поспать не придется.
– Смольный! Сталина!
36
Тоненькие пальчики Тутти засовывали в папиросный мундштук туго свернутую полоску бумаги.
"ГЕНЕРАЛУ РОДЗЯНКО ИЛИ ПОЛКОВНИКУ С. ПРИ ВСТУПЛЕНИИ В ПЕТРОГРАДСКУЮ ГУБЕРНИЮ ВВЕРЕННЫХ ВАМ ВОЙСК МОГУТ ВЫЙТИ ОШИБКИ, И ТОГДА ПОСТРАДАЮТ ЛИЦА, СЕКРЕТНО ОКАЗЫВАЮЩИЕ НАМ ВЕСЬМА БОЛЬШУЮ ПОЛЬЗУ. ВО ИЗБЕЖАНИЕ ПОДОБНЫХ ОШИБОК ПРОСИМ ВАС, НЕ НАЙДЕТЕ ЛИ ВЫ ВОЗМОЖНЫМ ВЫРАБОТАТЬ СВОЙ ПАРОЛЬ. /..../ В СЛУЧАЕ СОГЛАСИЯ ВАШЕГО БЛАГОВОЛИТЕ ДАТЬ ОТВЕТ ПО АДРЕСУ, КОТОРЫЙ ДАСТ ПОДАТЕЛЬ СЕГО. ВИК."24
– Готово, дядя Юрий.
– Молодец.
– Некрасов подбросил на ладони обыкновенную на вид папиросу и, положив ее в портсигар, передал его Никитенко. Алексей молча кивнул, пряча портсигар в карман.
– Ну что же, подпоручик... Счастливо вам добраться.
– Возвращайтесь скорее, дядя Алеша!
На вошедшего Сережу Некрасов взглянул не сразу.
– Я не предполагал, что мне придется напоминать Вам о дисциплине оперативных групп, Ржевский, - наконец холодно начал он.
– В восьмом часу вечера был дан приказ расходиться поодиночке из квартиры военспеца Останова. Сейчас - второй час ночи. Ступай спать, Тутти, тебе уже давно пора ложиться. Итого Вы отсутствовали более шести часов. Ваш поступок в других условиях завершился бы домашним арестом.
– Я приношу Вам свои извинения и заверяю, что этого не повторится впредь, г-н штабс-капитан!
– отчеканил Сережа.
– А я уж подумал было, что мне, как Вишневскому, не придется проститься с Вами, г-н прапорщик, - улыбнулся Никитенко.
– А Вы отправляетесь через фронт, г-н поручик? И Вишневский уже отправился? Вот это срочность...
– Ах да, Вы же за своими прогулками еще не знаете главного, Сережа, вмешался в разговор до этого молча разбиравший чертежи Казаров.
– Красная Горка, Серая Лошадь и Обручев взяты нынешней ночью...
– Частями Родзянки?
– выдохнул Сережа.
– Нет, тамошним нашим ответвлением. Родзянко близко - восемь верст, но силы между ним и фортами сконцентрированы значительные. Вы ведь видели, какая мощная волна мобилизации идет по заводам... А сведения о дислокации на всякий случай понесут по отдельности и Вишневский и Никитенко25.
– Если наши продержатся в Красной Горке хотя бы двое суток... Да что там, и суток достаточно.
– Счастливого пути! И торопитесь - могут пострадать наши люди.
37
"Слушай, Чернецкой, а ты вообще - человек?"
Ужасный этот, так невозможно неправильно сорвавшийся вопрос уже несколько часов снова и снова звучал в ушах Мити Николаева, каждый раз обжигая его полудетское лицо краской стыда.
Ну нельзя было этого спрашивать! Непонятно почему, но нельзя. Теперь все кончено, теперь потеряна всякая надежда на то, чтобы покороче сойтись с этим холодным, ненарочито надменным, словно окутанным какой-то вечно ночной таинственностью Женей Чернецким...
Митя мерил злыми шагами всползающую на высокий холм проселочную дорогу. Однообразный предвечерний пейзаж, расстилающийся вокруг, словно сгущал овладевшее им уныние.
Но он бы ни за что не сделал этой глупости, если бы не неожиданный прорыв - после того утреннего боя за Щелково; если бы не мгновенная эта догадка при взгляде на Женю: догадка эта была пронизавшим Митю ощущением древности, пугающей древности этого существа, воплотившегося в стоящем перед ним восемнадцатилетнем офицере... Ничего современного, человеческого не было в этом юном, тревожаще нежном лице, каком-то Бердслеевском лице контрасте ослепительно ярких цветов - белого и черного.