Борьба за Краков (При короле Локотке)
Шрифт:
Она поклонилась, ища взглядом Анхен, которая еще глубже запряталась в свой угол, чтобы не прощаться с ней так же, как не поздоровалась, и вышла.
VI
День только начинался, и город едва начал пробуждаться, когда у ворот дома епископа собралась необычная для этого времени толпа.
Поодиночке и целыми группами люди входили в ворота и поспешно выходили оттуда. В них легко можно было распознать мещан, по большей части немцев, купцов, владевших самыми богатыми в городе лавками и собственными домами. Они шли поспешно, оглядываясь вокруг и явно уклоняясь
В костелах звонили к утрене, и одновременно два соревновавшихся между собой колокола в костелах святого Франциска и святого Доминика первые призывали к утренней молитве. Сквозь окна и ставни домов виден был свет, зажженный еще до рассвета. Утро было пасмурное и холодное, люди шли, кутаясь в плащи, с высоко поднятыми воротниками, женщины набрасывали на голову шали и платки.
Движение в городе все оживлялось с каждой минутой: открывались ворота, девушки бежали к водоемам за водой, собаки выходили на улицу, обнюхивая, не прибавилось ли на ней за ночь чего-нибудь нового, и потягиваясь.
Город имел теперь в серой утренней мгле совсем другой вид, чем ночью. То, что казалось прекрасным в лунном сиянии, теперь, при свете дня, оказывалось серым, печальным, потертым и совершенно ничем не выдающимся На стенах домов видна была выкрошившаяся глина и штукатурка, заборы домов были во многих местах поломаны и наскоро починены. Костелы, окруженные лесами и такие величавые при свете месяца, теперь казались уменьшившимися в размерах, и видно было, как многого им недоставало для того, чтобы принять законченный вид. Не было среди них почти ни одного, с которого можно было бы снять приставленные к нему огромные подпорки с поперечными досками. Но на этих лесах не было видно рабочих — для продолжения работ ждали следующей весны.
При дневном свете выступили на первый план мусорные кучи и лужи; через улицы, кое-где только вымощенные камнями, были переброшены для перехода к домам мостки из досок. Глубокие колеи от колес проезжающих возов избороздили по всем направлениям немощеные улицы. Прохожие пробирались по мосткам, сооруженным из досок, положенных на бревнах, а там, где мостки прерывались, перескакивали с доски на доску. Дворец епископа не имел уже такого великолепного вида, как в благословенные времена Прандоты или Ивона. По различным причинам значение и власть пастырей сильно понизились в глазах их паствы. Большую роль в этой перемене отношений сыграл безумный Павел из Пше-манкова, человек вздорный, сумасбродный и своевольный, после которого ни Прокоп, человек знатного происхождения, находившийся в родстве с княгиней Грифиной, ни силезец Муската, теперешний пастырь, — уж не могли вернуть епископскому достоинству его прежнего блеска.
Одновременно с усилением светской власти и восстановлением старого королевского достоинства ослабела власть духовная. Но вряд ли она так легко и быстро пошла бы на уступки, если бы не этот человек, отнявший у нее весь прежний блеск, не Павел, за грехи которого должны были расплачиваться его преемники. Он ознаменовал собою падение духовенства и вместо прежнего уважения приготовил своим преемникам равнодушие и пренебрежение.
Уж всем было ясно, что в будущем главным лицом в государстве будет не епископ, но король, которому подчинится и духовенство во главе с епископом. Для духовенства окончилась уже пора безраздельной власти над
После Прокопа Русина был избран силезец, полуиностранец, не имевший в стране ни родных, ни связей. И тот, чтобы удержаться в столице, должен был всем угождать и стараться приобрести себе друзей среди светского общества и среди духовенства. Прежние епископы: Ивон, Прандога, Павел — его предшественники, происходили из местной шляхты, а этот был всем чужой. Сам полунемец он имел сторонников только в городе, замок не был еще на его стороне. Страну он знал очень мало.
В общем это был человек ученый, спокойного нрава, молчаливый, замкнутый в себя, несколько боязливый, действовавший осторожно, с оглядкой, и несмотря на это, чувствовавший свою слабость.
Он хорошо видел, что положение его непрочно, и что ему здесь не место. По наружности это был человек среднего роста с преждевременной сединой в волосах, всегда задумчивый, худой, сутуловатый, с желтым цветом лица и выцветшими глазами. Казалось, на этом боязливом, с печатью сокрытой тайны лице предчувствие начертало предназначенную ему судьбу.
В этот ранний час епископ Муската, только что отслужив утреню в домовой каплице, возвращался, сгорбившись, в свою спальню, где ждали его любимые книги, составлявшие лучшее его развлечение, когда его капеллан Станко, целуя его в руку, доложил ему шепотом, что его ждут войт Альберт с мещанами и просят позволения принять их.
На лице епископа мелькнуло выражение тревоги; ускорив шаги, он прошел в свою спальню, а потом быстро повернул в ту комнату, где он обыкновенно принимал гостей.
Как раз здесь ждали войт и мещане, а так как день еще не наступил, и маленькие окна не пропускали достаточно света, то епископ в темноте скорее угадал, чем разглядел прибывших.
Альберт стоял впереди всех: его легко было отличить по росту и фигуре- Сзади него виднелись бледные, встревоженные лица городских советников и купцов. Они о чем-то шептались между собой.
Необычный час их визита и какое-то зловещее предчувствие сразу охватили тревогой сердце епископа,
К нему подходили и тихо целовали ему руку.
— Отец, — заговорил войт Альберт, — мы пришли к тебе за советом! До нас дошли страшные вести!
Глаза Мускаты блеснули; он взглянул и печально опустил их.
— Говорят, что наш молодой король изменнически убит. Чехи в замке уже волнуются, — говорил войт. — Что делать? Локоток не замедлит воспользоваться этим. Уж он присылал послов и напоминал, чтобы город сдался ему. Спасая себя от беды, мы и должны были бы так поступить… но чехи? А если они будут мстить?
Епископ тревожно оглянулся вокруг. В комнате было немного народа, но даже и при них он не решался говорить открыто. В нерешимости он взглянул на Альберта, сложил руки и сказал тихо:
— Поговорим об этом наедине. Пойдемте ко мне.
Мещане остались в приемной комнате, а войт последовал за епископом в спальню.
Комната, в которую они пришли, была узенькая и длинная, как монастырская келья, в ней было много книг, большой стол занимал половину комнаты, остальное убранство было самое простое и даже убогое. В углу виднелось твердое ложе с неубранной еще постелью, крестом в головах, пальмой и освященной свечей.