Борьба за Краков (При короле Локотке)
Шрифт:
Павел удивлялся и восхищался и сравнением, и разговором вдовы.
— Всяко бывает, — прибавил он, — бывают и великаны сильные.
— А я все-таки карликов больше боюсь, — говорила Грета. — Этот Локоток — просто волшебник… Если уж ему посчастливилось без людей и без денег завоевать столько земель, то он доберется и до Кракова.
Мясник взглянул на племянницу, не зная, говорит ли она то, что думает, или просто дурачит Мартика. Но вдовушка стояла на своем. Тогда Мартик подошел к нему и спросил тихо:
— Ну, как же? Что будет?
— Да ничего. Так, как я говорил, — отвечал
И в свою очередь шепнул Суле:
— Так решили в совете. А Сула опять ему на ухо:
— А знаете, кто внушил это по великой своей мудрости совету? Епископ Муската! Хо, хо, знаем мы его и знаем, на чьей он стороне. Но хоть у него митра на голове, пусть хорошенько следи! за нею, чтобы не упала и чтобы не пришлось и ему, как Павлу] сидеть в тюрьме. С нашим паном играть в кости — приятного мало!
Павел хотел выступить в защиту епископа, но Мартик слегка хлопнул его по плечу.
— Вы же ходили к нему вместе с Альбертом сегодня утром за советом?
Мясник опустил голову. Грета улыбалась, догадываясь, о чем идет речь.
Сула отступил на несколько шагов, стараясь придать своему лицу прежнее выражение, хотя видно было, что окончание разговора было ему неприятно. Он подсел поближе к Грете и шутливо сказал:
— Хоть мне во всем не везет, но есть у меня одно утешение — поглядеть на вас. Жаль только, что недолго, — скоро уж придется мне уехать отсюда.
И развел руками, показывая, что в них нет ничего, ничего не удалось приобрести. Она тоже знаком уговаривала его не терять надежды.
Курцвурст, сидевший в углу и постоянно, если только не спал, приглядывавшийся к своей госпоже, пока она была в обществе мужчин, смотрел на нее и теперь, гримасничал и думал про себя:
— Кто ее знает? Простой человек — нищий воин, — а может быть, он ей нравится больше всех?
Но такие подозрения приходили ему в голову по несколько раз в день.
VII
Главные силы князя Владислава, прозванного Локотком, были в это время сосредоточены под Сандомиром.
В замке, кое-как отстроенном и подновленном после пожара, жил сам князь со своим двором и главными советниками. А в местечке, также вновь отстроенном, а частью еще строящемся, на месте выжженного татарами поселения, в шалашах, палатках и землянках размещалась боевая дружина того, кто называл себя единственным настоящим наследником польской; короны.
В то время даже войска самых знатных королей и владетельных князей не имели того однообразия, порядка и законченности; военной выправки, какое мы видим в наше время, но среди тогдашних войск дружина Локотка отличалась совершенно своеобразным устройством и даже внешним видом. Люди, вооруже-ние, лица и весь походный обиход представляли удивительную смесь и выдавали разнообразие происхождения этого военного сборища.
Отряд Амадая — здесь была только часть его — состоял из одних только венгров и диких куманов. Это была самая неспокойная часть войска, взятая по набору и возмещавшая неплатеж жалованья грабежом деревень, усадеб, имений духовных лиц и монастырей. И языка их никто не понимал, и никакими угрозами нельзя было их остановить. Они никого не боялись, со всеми держались дерзко и гордо, помня, что первыми своими победами князь был обязан им. Эти огромные загорелые чернобородые
Но не одни только венгры и куманы имели странный и дикий вид. И остальные полки были не лучше их.
Люди, собравшиеся с пограничных с Куявами земель, также отличались и лицами, и одеждой и обнаруживали примесь какого-то чуждого племени. Настоящих рыцарей, происходивших из старой шляхты и уже раньше носивших вооружение, было совсем мало, и те находились только при особе самого князя; в других отрядах среди воинов встречались простые крестьяне, по доброй воле или силой взятые в войско.
Были и такие, которых сначала надо было подталкивать вперед дубинками, а потом они сами полюбили военное дело, заметив, что им многое позволено и что они могут безнаказанно кричать и грозить другим. Новое хорошее вооружение было здесь редкостью, имели его разве только те, что находились в замке, а остальные выходили в чем попало и жили только грабежом во время войны.
И вооружены они были неодинаково: у кого — топор, у кого — железный цеп, еще у некоторых — огромный лук, а у иного — маленький изящной формы, были тут и ножи, и мечи различной длины и самого разнообразного вида. Настоящих стрелков, пускавших тяжелые стрелы из луков художественной работы, было всего несколько десятков. Копья, окрашенные в красную или белую краску, иногда пестро размалеванные, тяжелые и легкие — попадались далеко не у всех. Мечи всех сортов, начиная от старых, тяжелых и неуклюжих из бересты и кожи и кончая кованными с железными концами и вбитыми в них медными гвоздями, — лежали целыми кучами, как груды амуниции, брошенной после боя. Весь лагерь занимал довольно большое пространство и был подразделен на несколько частей, мало чем отличавшихся одна от другой. Здесь почти не было правильных отрядов уже обученного войска, какое имели в прежнее время паны из Налэнчова, Топорова и Шреняв; небольшая горсточка их стояла на страже у замка, где жил Локоток.
Трудно было поддерживать порядок в этом людском муравейнике.
Целыми днями весь лагерь шумел и волновался, а его начальники, обозные старосты и подчиненные им стражники, на обязанности которых лежал присмотр за порядком, то и дело бегали из одного места в другое, разнимая дерущихся и успокаивая их чаще всего с помощью дубинок. Воины готовы были подраться каждую минуту из-за всякого пустяка, потому что война приучила их к безделью и к безответственности, а между тем они хорошо понимали свое значение в войске Локотка.
Несмотря на это, в этой толпе, отдыхавшей теперь после многих битв, царило веселье. Музыканты, торговцы, бродяги обоего пола, нищие, шинкари сидели и бродили между палатками из серого полотна или из войлока, между шалашами и шатрами, сплетенными из веток, между хижинами, сложенными из хвороста, среди оврагов, прикрытых деревом и мхом, костров, огороженных камнями, возов и коней, привязанных к кольям.
Кое-где над палатками и шалашами возвышался длинный шест с хоругвью или знаменем, которое объединяло всех, принадлежавших к определенной группе.