Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Около первых столбов подвесной дороги вынырнула из ямурины Татьяна Александровна и погрозила им пальцем. Прилаживая оборванные ремни, Костя дрожал и нелепо бормотал:
— Смачная, а сушишь. Смотри, Катя, я не вытерплю.
— А что ты сделаешь? — дразнила глазами.
— Убегу отсюда или обаблюсь с какой-нибудь дурой…
— Угрожаешь?
— Нет, так… вообче… За што ты меня мучаешь?
— Не «вообче», а вообще говорят, чудушко!
Она вырвалась и пустилась на уклон, но юбка мешала широко расставлять ноги. И когда Костя догнал ее и
— Котенок, не сердись! Как хочешь, так и будет. Но я боюсь, понимаешь… Будет ребенок, а мне хочется учиться. Нам обоим нужно учиться. Ох, как много учиться.
Костя сопел носом, подбирал позабористее слова, но вышло опять неуклюже.
— Я вот эту сопку переверну, если на то пошло. Только ты зря тогда, на кладбище, отшилась. Я и за книгой буду не последним. Дай только надумаюсь, в комсомол постучусь.
На просеке мелькнула фигура Вандаловской. Опираясь на шест, подавшись корпусом вперед, она стремительно летела с хребта. Позади белыми волнами вздымалась снежная пыль.
— Чертовски хорошо, ребята, нервы усмирять, — крикнула она. — Давайте вместе прокатимся с самой вершины.
…С прогулки возвращались перемокшими. В новом поселке впервые зажглись электрические лампочки. Сквозь одинарные рамы окон слышались голоса гармошек и песенников.
Проводив Татьяну Александровну, Костя с Катей остановились на ветряке, между поселками.
— Ну, куда? — робко спросил он.
— Как хочешь… Но я боюсь. Костя…
— Я не медведь.
Костя обнял девушку, она не сопротивлялась.
8
Улентуйских жителей, как поднятую ветром рожь, вздыбило известие о назначении суда. Таежным пожаром зашумел рудник. Тягучей нитью плелись правдивые и нелепые слухи.
Первую резолюцию о применении вредителям высокой кары вынес комсомол. Партактив и рудком были брошены на подготовку рабочих к суду. Летучие митинги бушевали в столовых, на дне шахт, посредине поселка, в междусменные часы.
Был вьюжный вечер, когда Катя позвала Татьяну Александровну на собрание женского актива. По дороге она украдкой взглядывала, поднимая голову, но ветер и белая муть мешали рассмотреть Татьяну Александровну.
Катя повернула лицо палящему ветру, глухо сказала:
— Глупость мы с Костей сделали, и теперь я хочу посоветоваться… Он настаивает идти в загс, а мне все равно.
— В чем же ты раскаиваешься?
— Я не раскаиваюсь, а просто неловко почему-то. Костя настаивает позвать вас с Гурьяном и Бутова, а мне стыдно как-то… К чему это?..
— Эх, вы, ребятишки! Обязательно погуляем на вашей свадьбе. Я все сделаю!
Из дверей клуба вырвались и расплескались по ветру нетерпеливые женские голоса. Татьяна Александровна рванула за скобку и на том месте, где несколько дней назад стояла Катя, беседуя со старателями, увидела Стукова. Он заканчивал доклад.
— Они принимали всяческие каверзные меры, чтобы завалить шахты, консервировать рудники, нанести вред социалистическому
По Улентую теперь равняются видные предприятия золотой промышленности в Советской стране, о нас пишут в буржуазных газетах. Но мы не должны усыплять бдительности и не усыпляем ее. Пойдет у нас «американка», тогда мы покажем лучшие образцы советской молодой индустрии. Мы показали, как нужно переделывать бывшие каторжные рассадники в блестящие форпосты социалистического труда и быта.
Сидевшая в президиуме Варвара перешептывалась с соседкой, длинношеей, сухощавой женщиной в красном платке и косила одним глазом на Вандаловскую.
Вопросы докладчику самые разнообразные.
— Почему в столовых говядина с душком?
— Отчего в паек выдали мерзлую картошку?
— Чем способнее всего лечить цингу?
Стуков отшучивался. В прениях первою выступила сухощавая женщина из президиума:
— Судить их, сукиных детей, так, штобы и мокра не осталось! Я так высказуюсь — хлопнуть всех, и дело с концом! Но и на других тоже надо посмотреть, на тех, который мужний закон разбивают и делают распутство.
Ораторша щелкала зубами, закатывала глаза. Она не назвала имя, но все поняли, что обвинение падает на Татьяну Александровну. И женщины, припомнившие похождения блудливых своих мужей, казалось, только этого и ждали:
— Правильно, Лукерья! — загремели голоса.
— Нас учат, которые ученые да красивые, а сами что делают?
— Инженеры, вишь, надоели, дак на шахтеров набросились… Слаще, что ли, черный-то хлебец?
— Одно паскудство от жиру у них деется. Пайки большие получают…
Катя смотрела на Вандаловскую, дрожала от волнения. Но Татьяна Александровна стояла, невесело улыбаясь Стукову, вздрагивая только уголками губ.
— Не по существу, товарищи женщины! — Катя старалась высунуться выше, приподнималась на носках. — В Советской республике нет такого закона, чтобы связать людей, если они не нравятся или, допустим, характером не сошлись!
— А ты заколись своим карахтером!..
— Научилась языком…
— Из молодых, да ранняя!
Катя вертелась во все стороны. Но неожиданно пришла помощь. Тут соседки не преминули свести счеты за перешедшие в давность обиды. Из задних углов напорно, как прорвавшаяся сквозь плотину вода, хлынули возражения.
— Чего подтыкаете людей получше себя?
— И в сам деле… Пришли дело решать, а не сплетки вить!
— Лукерье самой-то надо оглянуться. За пятым мужиком живет, и тот по чужим подолам ударят!
— Да кто на такие кости озарится?..
— А Машка-то че трепится… Давно ли к старателям со своей рогожкой ходила!
— Это, вишь, ничего… Теперь в честные попала, замужем-то!
Появление на сцене Татьяны Александровны было неожиданным. Шум прекратился. Она выступала перед женщинами в первый раз. И в первый раз по-настоящему они присмотрелись к ней.