Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Костя пробрался к Морозову, охочему до всяческих зрелищ. Обрадованный орловец крепко хлопнул его по руке, заулыбался:
— Скажи ить, чудно смотреть на этих братованов. А давно ли мы такой же культурности были.
— А теперь собачий институт окончили, — хмыкнул кто-то из старателей.
Но орловец не понял его. Он оттащил Костю на скамью и понизил голос:
— Хорошо ты сделал, что вытянул меня из поганой дыры. Чумак я был головотяпый.
— То-то и оно. — Костя самодовольно потер руки. — Я, дядя Иван, смекалку держу на высшую учебу подаваться.
— И
Темные глаза Кости сверкнули.
— Ты, говорят, в партию хочешь? — спросил он.
— А ты шути со мной! Кого же им примать, ежеле не меня. У меня во аттестации! — протянул орловец граблями скрюченные пальцы.
Со сцены послышался звонок, и какой-то чубатый белобрысый паренек объявил беседу открытой.
Катя ловко сбросила шубу и вышла на средину сцены с блокнотиком в руках. Широколицый, с косившими холодными глазами старатель толкнул локтем худощавого большеротого парня в женской кацавейке.
— Смотри, Тимка, какая…
— Угу! — рыкнул Тимка.
И тут же подхваченные озорные смешки перехлестнулись по задним рядам.
— Глянуть есть на што! Глазастая деваха! У ней и пестун-то вона какой! Быка лбом столкнет…
— Тишше, обормоты, начинается ораторство!
Озадаченная шумом, Катя на секунду смутилась и беспокойно перебирала хрустящие листки блокнота. Кашель чубастого парня подхлестнул ее. Сначала тихо, а затем все увереннее она говорила о предоставлении старателям бесплатного лечения, о приеме старательских детей в школы, о коммунальных услугах. Это нравилось. Самым крутым скептикам нечего было возразить против главного — старатели жили теперь в удобных квартирах.
Костя, видя сосредоточенные лица забегаловцев, сладко дышал от удовольствия. Катя овладела аудиторией и теперь уже не казалась этим прожженным таежникам зеленой суетливой девчонкой. Ее проводили со сцены дружными шлепками и восклицанием:
— Деловито обсказала!
— Есть что послухать!
Старатели вопросов не задавали и с неудовольствием выслушали приглашение парня подписаться на заем. Из углов задали тон:
— Сначала помаслили, а теперь косарем по брюху скобленули…
— И право… За этим и собирали народ, значит!
— Ташши назад такую волыну!
Белобрысый парень обливался потом. Выкрики густели.
— Ловко подводят под монастырь!
— От вши еще не отмылись, а им займу гони.
Катя толкала Морозова, кусала губы:
— Дядя Иван, выступи и скажи им.
И в разгар споров на скамейке выгромоздилась неуклюжая фигура орловца.
— Брага, ша! — остановил он крикунов. — Ну, чаво раскаркались. Насильно в рот к вам залезли? А я вам скажу, что никто в ваши карманы руки не попхал. А ежели по правилу и культурности, то от этого, скажу я вам, большая польза государству и, наипаче, нам самим. В хороших домах жить кажной любит, а никто не надоумился, на какие давиденты они срублены. Я вот по сознательности вдарился и без бузы подписуюсь на всякий заем,
— Получаешь-то ты сколько?!
Но этот одинокий голос не вызвал нового взрыва. Только низкорослый старик татарин крутил в воздухе рукой без указательного пальца и кричал, угрожая Морозову:
— Там — брал, тут — брал… Седня — давай, завтра — давай.
К столу подошел типичный приискатель. Навесы его плисовых шаровар скрывали сапоги, а красная опояска радужно горела на темном бешмете.
— Пиши на тыщу! — громко сказал он.
За ним подскочил юркий старик и махнул на толпу:
— И меня марай, тоже рука не шарбата.
Катя, радостно сверкая смородинами глаз, сжала Костину руку. К столу пробивались новые подписчики.
На улице Морозов сказал:
— Культурности у меня не хватает, а то бы закатил им наречие не хуже кого.
— Какой ты молодец, дядя Иван! — смеялась Катя. С сопок откликались голоса ребят и выстрелы.
Костя забежал за лыжами и, вернувшись, виновато заговорил:
— Хотел твои обтянуть, но камусов не достал. Сегодня сходим так, а на другой раз подобью честь честью. — Он кивнул в сторону удаляющегося Морозова. — Понимаешь ли, в партию мужик хочет вступать. Хороший парень!
— Согласна, Константин Федорович! — Катя лукаво играла глазами и крепко толкнула плечом Костю. Сегодня она была необычайно жива и радостна, как сама молодость.
Татьяна Александровна ждала ребят.
Гурьян с Бутовым и Стуковым разговаривали в кабинете.
— Проходи, проходи, — позвал Гурьян, видя замешательство Кости. Директор поправлялся, хотя плечо у него было еще перевязано. — Ну, как живем?
— Ничего, работаем. — Костя опустил глаза. Вихрами волос и смуглым лицом он напоминал Гурьяна в молодости.
— Я сразу облюбовал паренька и заострил вопрос, — самодовольно сказал Бутов.
— Пустим фабрику — на рабфак его пошлем, — сказал директор.
На лыжи стали после завтрака. Застегивая юксы Вандаловской, Костя заметил:
— Чур не падать, Татьяна Александровна!
Он не мог скрыть удовольствия, что сегодня так просто пил чай с руководителями комбината и вот сейчас идет с ними на прогулку.
— Ого! Я, Мочалов, разве только разучилась, а раньше от охотников не отставала. — Татьяна Александровна поправлялась, выглядела бодрее.
Она взяла гладко выструганный шест и скользнула камусами по мягкому пуху снега. По первому движению Костя заметил, что она не похвасталась. Оставляя узкую канавку, они прошли новый поселок и выбрались на широкую накатанную лыжню ушедших вперед ребят. Длинные эвенкийские лыжи Татьяны Александровны меньше грузли в снег и шли ходче остальных. Оглядываясь на отставшую Катю, Костя двигал ногами изо всех сил, но догнать Вандаловскую не мог. Она скрылась за ярусами, когда Катя кувыркнулась в снег, зацепив лыжиной за вершину свалившейся сосны. Костя вернулся и легко подбросил ее на сильных руках. Жаркое дыхание девушки обожгло его лицо. Она закрыла глаза и тугими губами приникла к Костиной щеке.