Борис Аркадьев
Шрифт:
И Аркадьев со всеми своими апофеозами и злоключениями казался мне издали фигурой укладывающейся в расхожий образ футбольного тренера.
В пятьдесят девятом Борис Андреевич снова, как и в роковом для него пятьдесят втором, принял назначение тренером олимпийской сборной. Не знаю, быть может, он пошел на это в надежде, что сумеет доказать, что неудача семилетней давности была случайной. Но уши аркадьевской непрактичности торчали. Наши соперники по отборочному турниру, команды Болгарии и Румынии, имели право выставить первые составы, что они и сделали, тогда как в нашу сборную нельзя было включать мастеров, которые ездили на чемпионат мира в Швецию, а это двадцать
Утром, после завтрака, я сидел в холле софийской гостиницы, просматривая газеты. Краем глаза видел, что вдалеке прохаживается, заложив руки за прямую спину, Борис Андреевич. И вот странность, всякий раз, как я выглядывал из-за газетного листа, оказывалось, что очередной круг он совершал все ближе и ближе ко мне, пока не остановился рядом. Я отложил газету и выжидающе посмотрел на него. До этого мы всего лишь обменялись рукопожатиями в московском аэропорту.
Тихонечко, выговаривая каждое слово отдельно, Борис Андреевич вымолвил:
– Как вы смотрите на то, чтобы нам забежать в художественный музей?
Я вскочил, неловко уронив газеты. Вместе с Борисом Андреевичем мы поднимали с пола скользкие листы.
Меньше всего я ожидал такого приглашения. Когда в путешествиях я сам обращался к кому-либо с подобными словами, встречал недоумение и укор в глазах, подразумевалось, что не для пустяков приехали. Если же футболистам требовался отдых, их водили в зоосад или на приключенческий фильм, всех вместе. Я привык, что компаньонов не найдешь, и ходил, куда тянуло, один.
Мы бродили по пустынным залам музея, сходились и расходились. Борис Андреевич подзывал меня, чтобы показать то «варварскую желтизну», то «глаза Офелии» на каком-то портрете, то «подражание Дега, но не бесстыдное, а от любви». Мне не давало покоя приглашение, я все думал: что же это за удивительный тренер, который в день матча счел возможным отправиться в музей? Его отзывы были мало того, что своеобразными, еще и деликатными. Меня он выслушивал до конца, не прерывал, обдумывал и, если не был согласен, в спор не входил, а предлагал свое истолкование. И к этому я не был готов в общении с человеком из футбольного мира, где на самомнение скорее натолкнешься, чем на терпимость.
Тогда, в софийском музее, может быть, не напрямик, не резко, как какое-то время спустя, обозначился вопрос: каким образом этот человек сделался тренером?
Через год открылся еженедельник «Футбол», Аркадьев стал одним из дорогих авторов, и мы с ним стали встречаться регулярно. Поводы для моего вопроса прибывали.
Вошел он как-то в мою комнату в редакции и на пороге продекламировал четверостишие, содержание которого состояло в том, что дом воздвигнут, а конька на крыше нет.
– Моя статья в таком же состоянии: не хватает конька. А кстати, вам не знакомы эти стихи? И поэта не знаете?
Мне, с отрочества неравнодушному к поэзии, обучавшемуся на литературном факультете, было досадно сдаваться. Но пришлось – с Аркадьевым неудобно было играть в отгадку.
– Это Михаил Кузмин. Теперь его не знают.
Не раз мы говорили с ним об известных футболистах. И не было случая, чтобы после слов про «оригинальнейшую цирковую обводку», про то, как «его сами ноги несут туда, где окажется мяч», про то, что «вместе с партнером-дружком они двое – форменные Пересвет и Ослябя, не ведающие страха», Борис Андреевич, помедлив и подумав, не
– Он покалачивал жену, а она умница, медичка, он ей в подметки не годится…
Или о другом:
– Он расстался с девушкой. Ее полюбил его товарищ и женился. Получилась превосходная пара. А наш герой позволял себе двусмысленные ухмылки…
Он не комментировал такие свои наблюдения. Скорее всего, он понимал, что все это не принято упоминать в оценках знаменитых форвардов и хавбеков. Записные моралисты ярятся и себя показывают. Аркадьев грустил из-за человеческих несовершенств, но не замечать их не умел. Люди ему были интересны. Свой интерес к ним он не мог исчерпать их футбольной ценностью. Кажется, просто, а в большом футболе такое отношение редкость.
Не знаю, правда или нет, но мне рассказывали, что в команде было заведено так: после того как Аркадьев закончит в изысканных выражениях излагать свой план, слово брал его помощник и «переводил» этот план крепкими словами. Утверждали, что получалось идеально.
Это сейчас легко все узнать про жизнь Аркадьева – достаточно отыскать книгу «Контрапункт», в которой ее автор, Татьяна Любецкая, не то чтобы добросовестно и талантливо, а с любовью изложила подробности. Мне же долгое время приходилось отрывочно, от случая к случаю собирать мозаику собственного впечатления об этом человеке.
Виктор Чистохвалов, защитник знаменитого послевоенного ЦДКА, одну из историй, на которые так щедры ветераны, начал словами: «Приехали мы в Ленинград на игру, все – в гостиницу, а Аркадьев, как обычно, с вокзала – в Эрмитаж». Признаться, историю позабыл, а вступление запомнил.
Команда, которую он тренировал, играла за границей важную встречу. Закончилась она с нулевым счетом, устроившим нашу сторону. После матча, как водится, прием в ресторане. Сидели мы возле бассейна, шумели искусственно нагнетаемые голубые волны, белые скатерти, белые курточки официантов, на эстраде певица, всю свою мелодраматическую жестикуляцию нацелившая на столики гостей-футболистов. И вот в разгаре этой идиллии к Аркадьеву припорхнула стайка местных репортеров. Я сидел рядом и выслушивал уникальное интервью.
– Что вы можете сказать о матче?
– Матча как соревнования в футбольной игре не было. Он был сорван вашей командой, которая вела себя по-хулигански.
– Может быть, кто-либо из наших игроков все-таки вам понравился?
– Никто и не мог понравиться: все вели себя как хулиганы.
– Что, и вратарь?
– Отъявленный хулиган!
На первый взгляд странно: интеллигентный, выдержанный человек – и такая непреклонная резкость. Но Аркадьев держался именно так, как и должен был держаться: он говорил правду, нисколько не заботясь ни о «протоколе», ни о том, как могут «раздолбать» его в газетах репортеры, не сделает ли замечание спортивное или дипломатическое начальство за «бестактность» и «нагнетание страстей». Куда как просто: желанная ничья в кармане, зачем оглядываться? Глядишь, когда-нибудь снова придется играть на том же стадионе, и лучше оставить о себе приятное впечатление – пригодится. Так и поступают тренеры, тертые калачи. Давно стало обыкновением играть в светскость, отпускать комплименты противнику, благо это ничего не стоит, а преувеличение его достоинств небесполезно – красивее будет выглядеть победа. Аркадьев же со своим честным интервью выглядел человеком не от сего футбольного мира.