Борись за мою любовь
Шрифт:
Маме надоело смотреть на мои страдания и метания, она придумала продать квартиру и под этим предлогом отправила меня в Россию. Я понимаю, что она тоже переживает. Не знает, как помочь мне, а я не знаю, хочу ли принимать эту помощь. Просто всё вокруг вдруг поблекло и перестало иметь смысл.
Как мне найти этот самый смысл, если Фила больше нет?
Иногда я пишу ему сообщения.
Просто рассказываю, как у меня дела. Что я делала за день или что смогла поесть. Выплескиваю все свои скупые мысли и эмоции в эти сообщени как в личный дневник.
Я очень хочу закончить все дела здесь как можно скорее и вернуться домой в Германию. Меня ждёт наша с Филом квартира. Она оплачена до конца года, и мне разрешили продолжить там жить. Я поддерживаю отношения с его родными и близкими, но стараюсь не навязываться. Понимаю, я для них как красная тряпка, напоминание о том самом дне. Я никому не сказала, что мы решили пожениться и приняли это решение за пятнадцать минут до роковой минуты. Зачем? Пусть это останется только моим. Мой самый важный и счастливый момент. Один из множества других, которые были у меня благодаря Филиппу Ламсу. Человеку, который научил меня любить и верить людям. А потом просто исчез. Оставил меня одну барахтаться с ворохом проблем и боли.
Несправедливо. Нечестно. Так не должно было быть.
Мы должны были пожениться.
Я бы доучилась.
Мы бы нашли решение насчет переезда в Австралию или в любое другое место!
Мы были бы рядом. А если не рядом, то всегда на связи!
Всё было возможно... если бы не...
Я опять тону. Вокруг одна вода и она давит на меня своей массой.
Я не сопротивляюсь её силе. Ухожу под воду раз за разом. Воздух хватать всё сложнее, но я пытаюсь. Всегда пытаюсь, а потом сдаюсь. Знаю, что последует за этим, и жду.
Меня накрывает с головой и я кричу. Вода глушит звук. Изолирует. Можно кричать так сильно, как мне этого хочется наяву, и никто не услышит. Поэтому я делаю это снова.
— Даша! Даша!
Кто-то трогает меня за плечи и легонько трясет. Голова тяжелая, веки не слушаются. Всё тело затекло, двигаюсь заторможенно. Вытягиваю одну ногу, вторую.
Открываю глаза, несколько раз моргая. Сначала ничего не вижу. Сплошная темнота. Пытаюсь нащупать телефон и включить экран.
Не нахожу его и начинаю паниковать. Он ведь был здесь, Морозов мне его вернул. Как только рука касается прохладного корпуса мобильного, расслабленно выдыхаю.
— Что? — спрашиваю, выходит сипло.
Очень хочется пить.
Понемногу вспоминаю, где я.
Должна же была прийти риелтор? Но судя по темноте вокруг и фонарю в окне, так и не пришла. На стене кухни пляшут неясные тени от автомобильных фар, они медленно ползут по стене светлыми лучами и исчезают. Кухня опять погружается в пугающую вяжущую темноту.
— Кирилл?
Он молчит, его руки всё ещё касаются меня. Чувствую тепло его ладоней даже через ткань толстовки. Кирилл ведет рукой вниз по рукаву, я тут же дергаюсь, пытаясь сбросить, отстраниться.
— Я здесь, — раздаётся около моего лица.
Отшатываюсь, потому что мы находимся очень близко, и мне это не нравится. Больно бьюсь лопатками о стену.
— Сколько времени? Можешь включить фонарик?
— Почти десять вечера, — спокойно говорит Кирилл и наконец полностью убирает от меня свои руки.
Вздыхаю с нескрываемым облегчением. Там, где он меня касался, всё ещё сохраняется его тепло. Кожу словно покалывает мелкими иголками, и мне на секунду нравится это ощущение. А потом я сама себя одергиваю.
Сажусь ровнее и щурюсь, когда кухню заполняет холодный свет от телефона Кирилла.
Он устроился напротив меня у противоположной стены и вытянул ноги.
Его кроссовки почти соприкасаются с моими.
Гипнотизирую взглядом нашу обувь, а потом тихо спрашиваю, вскинув голову:
— Я что, уснула?
Вопрос скорее риторический. Я определенно проспала пару часов подряд. Вот так, сидя на полу, на своей старой кухне, рядом с Морозовым. Последнее время, чтобы заснуть, мне нужно было подолгу лежать и смотреть в потолок. Сон долго не шёл, а здесь так просто взяла и отключилась. Потому что я наревелась? Или потому что была дома и чувствовала себя в безопасности? В полупустой квартире со своим “бывшим”.
Я могу его так называть?
Наверное, должно быть какое-то определение у наших нетипичных отношений.
— Да.
— Что ты делал всё это время? — отворачиваюсь от него и переключаю внимание на свой телефон.
Который стал сейчас не чем иным, как бесполезным металлическим каркасом. Разрядился.
— Работал, — кивает на рюкзак с ноутбуком, который стоит у моей стены.
— Мог делать это и в другом месте.
— Нужно было оставить тебя здесь одну? Постелить под голову куртку и уйти, захлопнув дверь? — хмыкает Морозов.
— Да, неплохой вариант.
— Хреновый вариант. У тебя была истерика.
— Я успокоилась! — быстро перебиваю его, начиная краснеть.
Не хочу вновь возвращаться к этой теме.
— Ты вырубилась после неё у меня на плече и даже не заметила этого, — спокойно продолжает Кирилл.
Я вспыхиваю как спичка. Лицо опаляет жаром стыда и смущения. Я отчетливо понимаю, что он не врёт. Да и какой смысл?
Шея у меня затекла на одну сторону и еле разминается. Правая щека горит огнем, видимо, на неё я прилегла.
— Ты кричала, — продолжает Кирилл, направляя на меня фонарь как на допросе, и ждёт ответа.
Я не собираюсь ничего ему рассказывать. Щурюсь и складываю руки на груди в защитном жесте. Переплетаю ноги, задевая подошву его кроссовки кончиком носка. Морозов не двигается.
— Не твое дело, — огрызаюсь, ощетинившись в ответ .
Мои кошмары только мои. До этого момента у них не было свидетелей. Я бы предпочла, чтобы так продолжалось и дальше. Мне хватает опеки и внимания дома. Только ночи мне и удалось сохранить за собой. Только они принадлежат мне одной. Мне и моей боли.