БОРОДИНСКАЯ МАДОННА
Шрифт:
Ион сморщился и застонал. Его раны, как бы одеревеневшие от постоянного холода, в тепле начали раскисать и невыносимо ломить. Маргарита пыталась отвлечь его от страданий разговорами.
– Удалось ли вам увидеть вашего кумира? – просила она.
– Императора Наполеона? Думаю, что да, – отвечал Ион.
– При переходе через Неман наш батальон в полной амуниции стоял посреди заливного луга, покрытого рыхлыми высохшими болотными кочками, и ждал своей очереди на понтон. Жары были невыносимы, но нам не разрешали расходиться, сидеть и даже снимать галстуки. Вдруг пришел
Сонную одурь с меня как рукой сняло. С волнением вглядывался я в каждого проезжающего всадника в надежде первым распознать в нем императора. А вдруг Наполеон подъедет и обратится ко мне, простому воину, как он часто делает на смотрах? Что если он спросит: «Как вас зовут, мой друг, и чего бы вы хотели попросить?» А я отвечу на безупречном французском: «Меня зовут Жан Кроат, сир. И я прошу у вас одной милости: умереть за вас в бою».
Император кивнет своему адъютанту, тот сделает пометку в журнале, и на следующий день меня переведут прапорщиком в Молодую гвардию.
Как я ни таращил глаза, мне все же не удалось разглядеть императора первым. И даже после того, как мои товарищи стали указывать на то место, где находился Он, я не мог разобрать ничего, кроме горстки мелких всадников на краю луга.
Поднимая тучу желтой пыли, группа кавалеристов наискось скакала через поле к берегу Немана и приближалась к нашей колонне, очевидно, не собираясь останавливаться. Они оказались в сотне шагов от меня, и здесь я смог довольно хорошо их рассмотреть. Впереди скакали два польских офицера в уланских касках и плащах вразлет, за ними – несколько адъютантов и генералов в раззолоченных мундирах и наконец – взвод гвардейских егерей в медвежьих шапках, похожих на малиново-зеленых попугайчиков. Понятно, что столь блестящая свита не могла сопровождать каких-то двух поляков и один из них должен был быть императором, но который? Положительно, ни один, ни другой не напоминал известные изображения императора в его легендарной треуголке, серой шинели или белогрудом гвардейском мундире с высоким вырезом на животе, не говоря уже о юном красавце с развевающимися кудрями на Аркольском мосту. По совести сказать, оба они были одинаково непохожи, но один был толще и хуже держался в седле. По моему же разумению, император всегда летел перед своими войсками бешеным галопом и, следовательно, это был второй улан.
Вдруг кавалькада смешалась. Из-под кочек под ногами передних коней метнулась какая-то тень, лошадь толстяка на полном скаку стала как вкопанная, а всадник перекувырнулся через её шею. Задние кавалеристы налетели на передних, кони заметались, стали лягаться и вставать на дыбы, а виновник всего этого скандала, серый заяц, зигзагами бросился удирать по полю. Толстый улан, едва не растоптанный собственным конвоем, мгновенно вскочил на ноги и, прихрамывая, побежал ловить лошадь. По нашим рядам пронеслось: «Император упал. Дорогу императору перебежал заяц. Беда».
Дело в том, что у нас считается самой зловещей приметой, если дорогу вам перебежал заяц, и уж тем более – если вы при этом упали. После падения императора ни у одного из моих суеверных товарищей не оставалось сомнения, что реку переходить не стоит.
– У нас это тоже дурная примета, – сказала Маргарита.
Иона весьма обрадовало это приятное совпадение. Он стал рассказывать, что в их краях есть древняя песня, повествующая о молодом витязе, который отправляется на битву с мусульманами. Держась за стремя, юного героя провожает на подвиг его невеста. Вдруг дорогу перебегает заяц. Рыцарь готов вернуться в свой замок, но невеста упрекает его в трусости. Они прощаются, обливаясь слезами. Проходит месяц, и вот красавица видит с башни, что к воротам замка подъезжает турецкий богатырь, в руке у него копье, а на копье голова её суженого. Невеста прыгает с башни и разбивается.
Ион взялся исполнить эту душераздирающую балладу и затянул бесконечный однообразный мотив, напоминающий пение муэдзина на минарете. «Всю жизнь борются против турок, а поют как чистые магометане», – подумала Маргарита, погружаясь в дремоту. Во сне она увидела, что у неё на руках лежит сын, а под ногами снует дворовый пес Волчок. Волчок подпрыгивает, как на пружинах, и все норовит ухватить зубами спеленатые ножки Николеньки, и сын кричит:
– Мама, убери Волчка, он мне ножки ест!
Маргарита очнулась от крика. Ион разметал свои покрывала, выпростал руку и пытался загородить то место, где у него были ноги.
– Мама! – кричал он на своем языке. – Мама, прогони волка, меня кусает волк!
Маргарита похлопала Иона по щекам, тот проснулся и как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ.
– Вы мне не поверите, но за время войны я не убил ни одного противника и даже не сделал ни одного выстрела. Я видел русских только точками конников на горизонте, сопровождающими нашу колонну, подобно призракам.
– Казаки! Казаки! – кричали все при появлении этих точек.
Колонна останавливалась. Артиллеристы заряжали пушку, пускали ядро, и казаки исчезали.
Впервые я увидел русского солдата во плоти уже в так называемой Русской Литве, то есть, в провинциях, отошедших к России относительно давно, с жителями значительно менее дружелюбными. То был пожилой усатый гренадер с нашивками на рукаве и серьгой в ухе, которого захватили спящим в стоге сена. Казалось, этот ветеран все никак не хочет поверить в то, что попался на такой глупости. Вместо того, чтобы радоваться, что его не закололи на месте, он без конца плевался, ворчал и смешил конвоиров выразительными упоминаниями матери.
Когда привели пленного, я пил чай возле палатки нашего батальонного командира майора Сливича, на досуге любившего побеседовать со мною, как с просвещенным человеком. Пленному развязали руки и дали напиться воды.
– Кто ты таков, какого полка и кто твой начальник? – спросил Сливич, который сделал одну кампанию за Александра I, другую против него, и недурно объяснялся по-русски.
Конец ознакомительного фрагмента.