Бортовой инженер Вселенной
Шрифт:
– Это плохо. Ну да делать что же? – согласилась с ним душа и смолкла.
А Сашуля на портрет ещё раз поглядел, откуда зрил Дзержинский, и затем из кабинета вышел. За собою дверь прикрыл и снова пластилином опечатал тем же да на выход пошагал из штаба.
Вдруг откуда ни возьмись навстречу из ТЭЧи сексот – сотрудник тайный, лейтенант старшой идёт Хлопушкин. Нету рядом никого. Доносчик поздоровался, кивнув, и бегло нашептал скороговоркой Саше:
– Слух пошёл: из эскадрильи третьей кочегар дал технарю дрянь выпить, и тот было не откинул кони. До сих пор лежит в санчасти нашей. У начальства же совсем другая вроде версия. Считают, будто отравился сам палёной водкой, в магазине приобрёл какую.
Удивился особист, волнуясь, на сексота поглядел: «Ну надо ж! Годовщина, почитай, работы без задоринки-сучка, и вот нам удивительный какой подарок преподносит вдруг судьба-индейка».
Но расспрашивать не стал сексота тут же в штабе особист, а тихо, незаметно прошептал, как профи:
– Загляни ко мне давай-ка завтра вечерком, как раз работы после. Буду ждать, а вот сегодня занят.
И расстались, разошлись, как будто два разведчика с великим стажем, и никто их не заметил, стрелки.
И мулило душу пусть, хотя и всеми фибрами гнала до змия, до зелёного дружка, однако Саша хмуро на злодейку глянул и вдобавок погрозил сурово: «Водка – водкою, а дело – делом».
И направился в санчасть Сашуля, на отравленного глянуть чтобы.
Встретил фельдшер толстозадый Вася.
– Приболели, Александр Иваныч?
– Нет, Василий, я как раз по делу. Где отравленный?
– А кто?
– Не знаешь? Что, отравленные есть другие?
– Нет.
– Чего ж тогда мне мОзги пудришь?
– Голоконь. В седьмой лежит палате.
– А к чему тогда вопрос дурацкий?
– Для порядка, – не смутился Вася. – И потом, для разговора тоже, посещаете вы нас нечасто, потому поговорить охота.
Улыбнулся особист.
– Ну ладно. Проводи, потом оставь, Василий.
– С удовольствием. Прошу, пройдёмте.
И пошли, а у палаты нужной фельдшер бегло показал на номер да ушёл, как и просил Сашуля. Останавливал соблазн подслушать интересный разговор, что прямо к двери фельдшера тянул за уши. Только страх разоблаченья всё же удержал, и не коснулся тайны интересной КГБ Василий.
Приоткрыл Сашуля дверь в палату:
– Можно, Женя, к вам? – спросил.
– Входите. Заходите, Александр Иваныч, а не то, поди, помру от скуки. Ни единой нет души в санчасти.
И вошёл чекист в палату, туго дверь прикрывши за собой.
– Дела как? – обратился как к большому другу, весь сочувствуя беде как будто, так к себе располагая мудро.
Голоконь, слегка припухший, тихо:
– Ничего, – ему в ответ промямлил, – вот живу, вот оклемался вроде. Но домой не отпускают, рано, говорят врачи, а мне больница надоела до соплей зелёных. Скучно так, что аж завыть охота. Одному лежать в санчасти то же, одному что выпивать на праздник.
– Что случилось-то, скажи на милость?
– Говорят, что аллергия вроде.
– И какая ж аллергия эта?
– А простая: на «Дубняк», что «горный». Водку в Чу у нас купил такую. Нет, настойку, Александр Иваныч, цветом схожую с травой известной – зверобоем и со вкусом тем же. Взял бутылочку, чуток от скуки пригубил и провалился будто, а куда? Совсем отшибло память.
– Пил один?
– Один как перст.
– Так скучно. Лучше с чёртом, чем с самим собою. У Высоцкого есть, помнишь, песня?
– Как не помнить? Не забыл. Однако душу очень потянуло что-то ни с того и ни с сего на мины. Сладь попробуй ты с заразой, с нею. И потом я наконец-то выпить не могу в своей квартире, что ли?
– Можешь, Женя, ну конечно можешь, – успокоил особист и тут же аналогию отметил злую со своей тьмутаракань-загадкой: «Знаю, знаю, дорогой Евгений! О душе мне говорить не надо. У себя у самого такая ж беззастенчивая – свет тушите. Что захочет, вынь-положь заразе… Перед душами своими, Женя, мы бессильные лягушки словно пред удавом, захотевшим кушать. В пасть раскрытую шагаем тупо на погибель, «нет» сказать не смея, потому как душ гипноз всесилен».
– Помнишь всё?
– Конечно. Помню ясно. Как рюмашку опрокинул, помню. Как потом заколотило – тоже. Дверь успел как отворить в квартире, как белугою завыл… а после совершенно ничего не помню. Без сознания нашли соседи у двери открытой настежь, ну, и в городскую отвезли в больницу.
– Шухов был средь них?
– Нет, Шухов не был.
Но заметил особист, что вздрогнул Голоконь, его вопрос услышав, и почувствовал, что слухи почву, безусловно, под собой имели.
Он попристальней взглянул на Женю, ну а тот же, спохватившись:
– Сам я ничего и никого не видел, – пояснил, – я был в отключке полной. Говорили, что орал, ещё что выворачивало как пружину… Только Шухова средь тех, нашёл кто, кто в больницу отвозил, не видел. А точнее говорить, не помню.
– Хорошо. Что ж, до свиданья, Женя. Выздоравливай давай скорее.
– До свидания.
И вновь больного одного чекист скучать оставил.
В том, что был к ЧП причастен Шухов, особист не сомневался больше.
Фельдшер Вася проводил, и Саша только лишь идти хотел к машине, как вдруг Шухова увидел рядом, в штаб идущего спеша и явно разволнованного чем-то очень.
– Шухов! Эй! – махнул рукой Сашуля. – Ты откуда это взялся, дьявол?
– Полчаса как прилетели только, – кочегар пожал чекисту руку, – раньше сделали ремонт на сутки.
– Ну а в штаб-то для чего так сразу, не позавтракав, столовой мимо?
– В строевой иду.
– Чего забыл там?
И ругнулся кочегар, и вдарил кулаком в ладонь:
– Штабные крысы там медаль мою найти не могут, пидорасы, награждён которой.
– Потеряли?
– Потеряли, суки! Говорят, по крайней мере, эдак.