Босиком по Нью-Йорку
Шрифт:
– Странное кладбище – ни памятников, ни бюстов.
Перед нами – около тридцати белых деревянных крестов.
– Монаху тяжелый камень на могиле не нужен. Братия эти кресты подновляет, а вечером зажигает перед ними лампады.
ххх
Монастырь существует за счет издательской деятельности, продажи икон и на пожертвования. Здесь есть иконописная мастерская, типография, где издается и распространяется по всему миру (даже на Гаити) огромное количество церковной периодики. Здесь же и
Сегодня в монастыре живут тридцать монахов, двадцать послушников и трудников. Как в Ноевом ковчеге, здесь собрались люди с различными судьбами, из разных стран и континентов – Америки, Европы, России, даже из Австралии. Обамериканившиеся русские и обрусевшие американцы. Одним еще нет двадцати, другие – девяностолетние старцы.
Постучаться в монастырскую дверь может каждый, пожелавший уйти от мира. Ему выделят келью – живи, трудись, исполняй обеты. И неизвестно, сколько пройдет времени – год, два, пять, пока не станет ясно, может ли человек совершить монашеский подвиг.
Порой сюда наведываются и фермеры из близлежащих поселков. Привозят продукты со своих ферм, помогают ремонтировать здания, оплачивают лечение монахов в госпиталях. А чем отвечает монастырь? Добрым словом, советом, молитвой за болящих.
ххх
– Не жалеешь, что выбрал церковный путь в жизни? – спрашиваю Андрея.
– Сомнения иногда приходят, но чтобы жалеть – никогда.
Андрей – из Подмосковья, приехал сюда по студенческой визе, пять лет учился в семинарии. Закончив семинарию, остался в монастыре. Он – трудник, человек, живущий и работающий в монастыре и соблюдающий все его правила. Андрей еще не решил, станет монахом или нет. Вопрос этот глубоко личный и слишком сложный.
– Вы не боитесь в этой глуши безоружные жить?
– Нас Бог хранит. Заходи,– и Андрей открывает дверь своей кельи.
...В половине пятого утра в эту дверь раздается стук. Подъем. В пять часов все уже на службе. Потом завтрак и послушание: работа на кухне, на огороде, в типографии, на пасеке. Монастырь рабочий, дел невпроворот. Потом обед, короткий отдых и снова работа до ужина. Вечерняя служба, и в восемь часов все расходятся по кельям.
– Кровать у тебя, брат Андрей, жестковатая.
– Я люблю на жестком спать. Я в келье только сплю и молюсь.
Напротив кровати стоит стол, рядом полки с книгами, встроенный шкаф для одежды. Обратил на себя внимание большой чемодан на колесиках возле кровати.
– Не скучаешь по дому?
– Скучаю. Особенно, когда получаю оттуда письма. Может, летом поеду повидаться с родными. Но ностальгии нет. Я нашел здесь Россию...
В эту келью может зайти духовник, благочинный или игумен монастыря. Живущий в келье должен соблюдать санитарные нормы общежития, но самое главное – нормы монашеские: избегать роскоши и комфорта.
– Наверное, выдержать такую жизнь очень трудно? – спрашиваю.
ххх
...Из трапезной вышел странный человек: в огромных, не по размеру, валенках, в латаном пальто и в шапке-ушанке, одно незавязанное «ухо» которой болталось. В одной руке он нес посох, а в другой пустое ведро.
– Ты не карпаторосс? – остановившись, спросил он у меня.
– Нет.
Он посмотрел мне прямо в глаза, вздохнул:
– А голова у тебя, дружок, не в порядке.
– Здравствуй, Левушка, – улыбнувшись, говорит ему Андрей.
Лев Павлинец называет себя москвичом, хотя родители вывезли его из Москвы в 1919 году в Сербию, когда ему был всего лишь год от роду. Его родители – люди благородного сословия, дали сыну начатки хорошего образования, но когда Левушке было десять лет, он переболел тяжелой болезнью. Выжил, но так и остался на всю жизнь – Левушкой.
Ему уже скоро девяносто. Левушку любят все в монастыре, особенно семинаристы. Летом, порою, он может наломать веток сирени и засунуть их себе под пиджак, чтобы быть похожим на куст. Он – монастырский дурачок, но... не так прост.
– Левушка, что самое главное в жизни? – спрашивает его Андрей.
– Вера в Бога и спасение.
– А как спасаться?
Левушка смеется:
– Мячиком. Мячик катится по дороге и прикатится в Царствие Небесное, – ударив о землю посохом, он уходит.
Без Левушки Джорданвилль – не Джорданвилль. Левушка несет трудовые послушания по столовой, встречает паломников и заводит с ними разговор на излюбленные темы: про женитьбу, про то, что умер друг Полкан (собака), спрашивает, не карпаторосс ли имярек и т. д. Иногда произносит загадочные, только ему понятные фразы.
– Он под рубашкой носит несколько тяжелых крестов, – говорит Андрей, глядя Левушке вслед. – Ты о чем задумался?
ххх
…Сутки, как я в Джорданвилле. Всего лишь сутки. И вдруг ловлю себя на мысли, что множество неотложных дел, оставленных в Нью-Йорке: работа, учеба, словом, забота о хлебе насущном, многочисленные, по сути, ненужные встречи, бесконечные телефонные звонки, сумасшедшая переписка по Онлайн, отнимающая уйму времени, – все это не самое главное и, в общем-то, может подождать. В жизни существует ведь что-то поважнее...
…
Выходим за монастырские ворота. Под ботинками поскрипывает снежок. Входим в лес. Тишина. На поляне лежат еще не распиленные деревья и несколько вязанок дров. Впереди – озеро.
– А что это за палатка? – спрашиваю, показывая на странную синюю палатку на противоположном берегу озера.
– Летом сюда приезжал парень из Беларуси, жил один в этой палатке. Он приходил в монастырь только в церковь на службы и в трапезную обедать. Осенью уехал, а палатку оставил – в следующем году собирается приехать сюда опять.