Босс скучает
Шрифт:
Потому что я не понимаю, что важно и хочу ли я что-то менять. Могу ли я это себе позволить? Герман и так порядком встряхнул мою жизнь, и уже не раз. В действительности, я боюсь, что из очередной катастрофы я просто не выберусь невредимой.
— Варя, — зовёт он меня.
Я моргаю и смотрю на его протянутую руку. Герман будто предлагает сделать выбор. Прямо сейчас. Довериться ему. Только я знаю, чем закончится этот вечер, если я приму его руку. А вот что будет на утро — это вопрос. Возможно, пустая постель и молчание, как в наш последний
— Я сойду у Петропавловки.
Его протянутая рука опускается, а плечи слегка поникают. Или мне показалось?
— Если хочешь, — коротко отвечает он и отворачивается, словно я ему больше не интересна.
А я ни черта не знаю. Но когда корабль швартуется, сбегаю. Потому что однажды я уже с этим мужчиной рискнула. И что-то вышло? Ничего… Тогда ведь мне даже казалось, что я его знаю. Сейчас же вижу, что не знаю о нём совершенно ничего. Об этом новом вернувшимся из небытия Германе.
Мы не можем начать с того, на чём закончили. И нового пути для нас пока нет.
Меня одолевают сотни беспокойных мыслей, пока я еду до дома в такси, пока брожу по тёмной квартире, залезаю в душ и пытаюсь там окончательно отогреться. Когда же стою с чашкой чая у окна комнаты и смотрю на полуголые деревья парка и улицу, замечаю мужскую фигуру в теневой зоне между зажжённых фонарей. Силуэт такой знакомый, что я невольно задерживаю дыхание, чувствуя и страх, и трепет, и ожидание.
— Герман, — невольно вырывается у меня, когда я поддаюсь вперёд, а потом испуганно отпрыгиваю от окна.
На фоне освещённой комнаты, я беззащитна и как на ладони.
Стоит мне отвернуться, чтобы поставить кружку на стол и подкрутить свет на минимум, тень исчезает, и я даже не понимаю: привиделось ли мне это.
Всё-таки жду, когда дверной звонок оживёт, но ничего не происходит. Возможно, всё к лучшему. Потому что мне отчасти страшно представить, как бы я поступила, если бы он пришёл.
30
Надо ли говорить, что в эту ночь я почти не спала. Кажется, Герман, как и раньше, становится причиной моих многочисленных бессонниц. Утром приходится влить в себя литр кофе, не меньше, и отправиться в офис. Где, наверняка, меня уже поджидает возмутитель моего спокойствия.
До головной боли меня мучает один вопрос: чтобы было, если бы я не оттолкнула Германа? Приняла его руку? Как там говорят: лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть? Только ли сработает эта формула в отношении Островского? Уж слишком больно он мне сделал в прошлом.
Бизнес-центр только просыпается, а на нашем этаже привычная беготня. Хорошо хоть завалы коробок разгребли — растащили по архивам и пока что пустующим кабинетам. Интересно, что будет, когда Герману, наконец, удастся полностью укомплектовать штат и взять в аренду второй этаж? Как быстро это случится? Да и случится ли вообще? Если верить словам Возова, Островский фирму, в конце концов, продаст. И что тогда? Я его больше никогда не увижу?
Почему-то от этой мысли внутри всё неприятно сжимается, а моё внутреннее «я» отрицательно мотает головой. Нет. Такой вариант развития событий меня совсем не устраивает. Потрясённая я понимаю, что хочу видеть Германа рядом как можно чаще. Я буду тосковать по нему, если он опять исчезнет из моей жизни.
И думать об упущенных возможностях, — поддакивает внутренний голос.
Но как я могу протянуть ему руку в ответ, если он так сильно обидел меня? Это он должен прийти с объяснениями. Ничего не выйдет, если мы не поговорим о прошлом. И тут — инициатива за ним.
Сама хороша, — внутри меня опять какое-то презрительное фырканье, этот мысленный диалог с самой собой немного утомляет, — ты ведь тоже его обидела.
— Так они и ходили… обиженные на весь белый свет, — бормочу я, распахивая дверь в директорский офис.
И не сразу выпускаю ручку двери из пальцев.
За моим столом. Ну, то есть место за секретарским столом, где я обычно работаю, занято.
— Здравствуйте, вы Варвара? — женщина за пятьдесят с тёмными, забранными в аккуратную причёску-ракушку волосами, глядит на меня поверх очков.
Она ещё стройна и моложава, и у меня не остаётся никаких сомнений, кому принадлежит термоядерного цикломенового цвета помада, которая всё это время валялась в верхнем ящике стола.
— Здравствуйте, — отмерзаю я. — Да, я Варвара, а вы?
— Секретарь Германа Марковича. Лариса Ивановна Скорая. Очень приятно.
Мне почему-то становится весело, и я боюсь, что прысну от смеха в самый неподходящий момент. Приходится маскировать смешок внезапным кашлем.
Сразу на ум приходит небезызвестная крылатая фраза, которая вкупе с необычной фамилией секретаря, делает мой день.
— И мне приятно, — прихожу я в себя окончательно, — мои…
— Вещи. Ваши вещи я переместила к вам в кабинет, — она указывает на дверь, где должен быть мой офис, куда я, по видимому, сегодня и переезжаю. — Если бы вы пришли раньше, могли бы и сами этим заняться, — слегка неодобрительный взгляд поверх золотистой оправы очков пронзает меня коротким уколом.
Мой взгляд невольно скользит к часам на стене. Чуть больше восьми. Куда уж раньше? Я итак глубоко заранее явилась.
— Спасибо, а Герман…
— Маркович. Он у себя, но занят, — она как-то строго смотрит на меня, будто одновременно пытается оценить степень угрозы и уровень айкю в моменте.
Ещё эта её странная манера заканчивать фразы за собеседником.
— Хорошо, я…
— Звоните мне, если что-то понадобится, — опять ненавязчиво перебивает она. — Я и в вашем распоряжении также.
— Вот как, — с неподдельным удивлением киваю я. — Хорошо, благодарю, Лариса.
— Ивановна, — напоминает она и даёт понять, что на «вы», но по именам с ней не перейти.