Босс скучает
Шрифт:
Боже… я, кажется, тотально увязла в этом парне. Не хочу говорить, что влюбилась. Просто потому, что не готова думать сейчас о каких-либо чувствах, но я таю и млею, и чувствую себя окрылённой, как никогда. Это даже несколько меня пугает. Эмоции такие сильные, что я практически ощущаю от них боль. Они режут… режут меня, жалят, а секунды, проведённые без Германа, когда он просто спустился в магазин за соком на завтрак, тянутся бесконечно. И паника накрывает, что он… может не вернуться.
— Варя, — он с нежностью прижимает меня к своей груди, — я хочу, чтобы ты рассказала, откуда у тебя
Подушечкой большого пальца он поглаживает основание моей шеи.
Ну вот… приехали.
Шрам небольшой и, надеюсь, со временем станет менее заметным.
— Давай как-нибудь в другой раз, ладно?
Я смотрю на него исподлобья, вкладывая в этот многозначительный взгляд обещание, что мы когда-нибудь вернёмся к этой теме. Сейчас я не готова рассказывать ему про Руса и то, что тот со мной сотворил. Да и в целом не хочу с Германом обсуждать своё прошлое. Так приятно жить в здесь и сейчас, и не думать о том, что было, а ещё больше — о том, что будет. Правда, я знаю, что Герман из Питера, так что в душе надеюсь, что наше маленькое «курортное» (боже, как странно звучит, тут же не курорт) приключение выйдет за рамки пошлого слова «случайный роман».
— Договорились? — повторяю более настойчиво.
— Хорошо, — нехотя отступает Герман.
— А сейчас лучше расскажи, что ты там сегодня придумал?
— Эээ… нет, когда приедем на место, тогда и расскажу, а, вернее, ты сама всё поймёшь, как увидишь.
— Тогда как? Сейчас собираемся?
Я уже готова спрыгнуть с кровати, но Герман ловит меня за талию и притягивает спиной к своей груди.
— Попозже, — чуть ли не мурлыкает мне на ухо, раскрытыми ладонями поглаживая ноги и задирая подол лёгкой сорочки.
Мои бёдра покрываются мурашками, когда Герман кончиками пальцев рисует на них узоры. Наша одежда куда-то быстро исчезает. Он обнимает меня крепко-крепко и переворачивает, укладывая на живот. Ему явно мало нашего ночного забега. Говорю ж, неутомим.
Через два часа мне вовсе не до смеха. Мы забрались, кажется, на самую высокую гору в Рио. Идём по извивающейся тропинке вверх, хорошо, что налегке, сомневаюсь, что выдержала бы такой подъём даже с небольшой поклажей.
— Далеко ещё? — недовольно ворчу.
— Да собственно всё.
Дорожка делает поворот, мы выходим на открытое пространство, и я замираю.
Секунду спустя со словами «эээ… нет» разворачиваюсь, готовая бежать обратно, но Герман быстро ловит меня за руку и тормозит.
— Ты спятил? — приходится на него чуть ли не шипеть. — Что это такое? — мой палец обвинительно указывает на группу людей на краю скалы, а ещё огромный ненадёжный дельтаплан.
— Это? Лекарство от аэрофобии, — с улыбкой Герман притягивает меня к себе, и я утыкаюсь лбом ему в грудь, мотая головой из стороны в сторону.
Сама мысль, что он пусть даже теоретически предполагает, что я соглашусь сигануть вниз на этих «крыльях мотылька», меня удивляет.
— Нет и нет. И ещё раз нет. И нет.
— Тише, — он целует меня в макушку. — Не обязательно лететь сразу. Пошли просто посмотрим.
Герман не давит и не настаивает, и я ему благодарна, но принять предложение не могу.
— Ты точно обалдел, я не собираюсь на это смотреть.
— Варь, ну ты же мне сама говорила, помнишь?
— Что говорила?
— Что твоя аэрофобия от того, что ты не управляешь процессом. То есть, скорее всего, из-за этого. А здесь, — он делает широкий жест рукой, — всё полностью под твоим и моим контролем. Я ведь полечу с тобой, я уже делал это, со мной тебе абсолютно ничего не грозит, я буду рядом, я поддержку.
Его голос такой ласковый, а доводы настолько убедительны, что велико искушение поддаться, согласиться, пойти на поводу.
— Ааа… я… не знаю, — жмурюсь и снова мотаю головой, но Герман опять шепчет своё «тише».
В конце концов, он убалтывает меня посидеть и посмотреть, как это делают другие.
— Ты мне доверяешь? — шепчет мне на ухо.
— Доверяю, — искренне отвечаю, — но это — другое!
Смотрю на довольных улыбающихся людей, предвкушающих приключение, а у самой в животе холодеет, но где-то там… под ледяной коркой страха начинает просыпаться интерес, пока Герман в красках описывает мне, какое это классное чувство — свобода полёта, как здорово ловить потоки воздуха, чувствовать себя птицей, видеть сверху места, где мы гуляем каждый день: Ипанему, Леблон, Сан-Кораду, он практически убеждает меня. Я смотрю на всё его глазами, и, наверное, в какой-то момент страх немного отступает.
08
Наши дни
Очень опасно вспоминать о прошлом. По крайней мере, о том периоде, когда они только познакомились, и всё было безоблачно. Герман подлечил её от последствий токсичных отношений, в которых она увязла достаточно плотно. А затем произошло то, что произошло. Так что теперь приходится напоминать себе, что ностальгировать в её положении непозволительно.
Непозволительно. Именно так. Однако воспоминания то и дело лезут в голову. Жила без Германа и думать не думала о том периоде, на который сама поставила жёсткий блок. С самого начала волевым усилием приказала себе не искать о нём информацию, не «гуглить», не спрашивать общих знакомых, а всех желающих рассказать о его жизни — убрать из круга общения.
К концу недели я уже в Петербурге. Сейчас только середина октября, так что снегом даже не пахнет. Зелени на деревьях ещё предостаточно, а я с детства знаю, что пока всё не спадёт, начала зимы можно не ждать.
Квартира на Шпалерной встречает меня холодом каменных стен. Приходится в спешном порядке включать все батареи и выветривать застоявшийся запах питерских дворов из просторного помещения. Здесь не особо уютно, или это мне так кажется, потому что мой северный город встретил меня мрачным серым небом и призрачной туманной дымкой, висящей над артериями рек. Комната площадью почти в тридцать метров с потолками под четыре метра живо отапливаться не желает, поэтому, как только предоставляется возможность, я сбегаю отсюда, готовая гулять хоть весь день, только бы не возвращаться и не заполнять голову очередными воспоминаниями. Здесь они, по большей части, будут горькими.