Боттичелли
Шрифт:
И еще один ученик Гиберти иногда посещает мастерскую Липпи, но этот «сдвинулся» на другом – на перспективе. Это Паоло Уччелло, который старше их всех – он родился еще в прошлом веке. Позже его станут считать одним из основоположников флорентийской живописи, а сейчас воспринимают как чудаковатого старика. Он редко выходит из дома, рисует мало, всем другим сюжетам предпочитая битвы. Сейчас, когда большинство живописцев стремятся к реальности, а многие из них и в самих битвах участвовали, они только пожимают плечами, глядя на его картины. Все в них неестественное; люди и кони походят на марионеток, которых дергают за ниточки. Может быть, он и добился своей цели, придал фигурам объемность, но иллюзии жизни в его творениях нет. Теперь он бьется над другой задачей: сидит у мольберта и размышляет о том, что такое перспектива. Как рассказывают, его несчастной жене с большим трудом удается оторвать супруга от этих размышлений,
Как сожалел впоследствии Сандро, что в годы своего ученичества он не завел по примеру старших товарищей памятной книжки, в которую бы заносил самое полезное из услышанного! Он был молод и самоуверенно полагался на свою память – как потом оказалось, не столь уж блестящую. А ведь такие книжки он видел у многих живописцев, в том числе и у Липпи. Прочитать их, правда, непосвященному было невозможно, ибо писались они тайнописью, известной только хозяину. Каждый изобретал свой метод: или сдвигал на несколько порядков буквы алфавита, или же прибегал к крестикам и завитушкам – словом, у кого на что фантазии хватало. Эти книжки, как и наборы рисунков, передавались по наследству – сыну или племяннику, если они также избирали ремесло живописцев, или же любимому ученику, что нередко сопровождалось условием принять фамилию мастера.
Своим учеником Липпи мог быть доволен: уже за первые три года он постиг больше, чем другие усваивали за пять. У Сандро было то, что обычно называют даром Божьим. Он уже вполне освоил манеру фра Филиппо, и тот без всякой опаски привлекал его к изготовлению многочисленных Мадонн, которые он по тем или иным причинам не мог написать сам или просто не имел охоты работать над ними. Только знаток мог отличить работу ученика от творения мастера. Даже Серральи иногда заблуждался, когда ему приносили на продажу Мадонн из мастерской Липпи. Впрочем, ему было важно лишь продать их, а не оценивать мастерство художников. Понемногу торговец богател, отправляя картины в другие города Италии и даже за Альпы. Серральи одним из первых распознал веяние времени – флорентийская живопись входила в моду.
Так Сандро достиг того, о чем когда-то мечтал – научился писать Мадонн. Он работал больше других, и вряд ли кто-либо мог теперь упрекнуть его в отсутствии усидчивости. Он постиг многие тайны живописи, но по-прежнему всем сюжетам предпочитал Мадонн, которых изображал с такой любовью и благоговением, словно это были портреты любимой. Неужели его не интересует ничто другое? Конечно, рисуя Мадонн, во Флоренции можно прожить: их любят помещать в семейных капеллах, и в богатых домах их изображения можно увидеть почти в каждой комнате. Мадонна явно потеснила святого Иоанна в качестве покровителя Флоренции. У нее просят заступничества и избавления от бед.
И все же Липпи удивлялся поведению своего ученика: похоже на то, что все забавы юности для него чужды. Женщин он сторонился, и этого фра Филиппо понять не мог. То ли он просто стеснялся, не зная, как к ним подойти, то ли поверил тому, что ему с детства вбивали в голову: женщина – это приманка Сатаны. Как бы там ни было, а для нынешней Флоренции его поведение было довольно странным. Вот кому пристало быть монахом, и Липпи недоумевает, почему эта мысль не приходит в голову Сандро.
Его упорство даже немного раздражает учителя. Напрасно говорят, что у Сандро покладистый характер – Липпи не раз убеждался, насколько его ученик упрям. Знает ведь все и о перспективе, и о пропорциях, но всякий раз норовит сделать по-своему. По его мнению, так красивее. Говорить с ним на эту тему – напрасно тратить время. Ответ один: разве он, Липпи, не учил его, что художник свободен в своем творчестве и в выборе средств? Что ж, так и есть. Филиппо и сам сейчас в поиске – вспомнил о раздумьях Мазаччо о роли красок в передаче объемности фигур и пытается проверить это на практике. У Сандро его опыты любопытства не вызывают. У него на этот счет собственное мнение: он приверженец четкой линии.
Впрочем, у Липпи сейчас собственных забот хватает и ему не до Сандро. Фрески в Прато он в конце концов завершил и теперь ищет новый заказ, чтобы он ни в чем не уступал исполненному, но таких заказов во Флоренции нет. Ко всему прочему,
Для Липпи это известие похуже, чем известие о чуме. Умрет Козимо – он лишится своего покровителя. Правда, в последние годы он старался пореже бывать в доме на виа Ларга. Причиной было то, что фра Филиппо, несмотря на все свои «шалости», все-таки оставался добрым католиком и всячески избегал компании, которая собиралась в доме Козимо, всех этих философов и беглых греков, которые, того и гляди, вовлекут в какую-нибудь ересь. Другим это, может быть, и сойдет с рук, а ему, снявшему с себя сутану, придется туго. На него и так все время показывали пальцем. Несмотря на все это, фра Филиппо был уверен, что всегда может рассчитывать на заступничество «Отца отечества»: он в обиду не даст, а если нужно, то и посодействует получить новый заказ или даст в долг денег до лучших времен, как это уже не раз бывало. Умрет Козимо, и никакое мастерство Липпи не поможет – его же собственные коллеги быстро сживут его со света с помощью дорогих сограждан. Если бы удалось найти заказ вне Флоренции, покинуть ее хотя бы ненадолго!
Не только фра Филиппо пребывал в беспокойстве: почти вся Флоренция была охвачена им. Смерть Козимо влекла с собой большие перемены. Каждое утро у дома Медичи собиралась толпа, чтобы узнать новости. Может быть, «Отцу отечества» стало лучше? Нет, изменений в лучшую сторону не наступало – Козимо все так же сидел в своем любимом кресле, закрыв глаза. Он почти не открывал их, говоря, что привыкает к той мгле, которая скоро окружит его. Болезнь пришла к нему еще в прошлом, 1463 году, когда умер его старший сын Джованни. С самого детства Козимо прочил его в свои преемники, упорно готовил на эту роль и был рад, что сын похож на него и деловой хваткой, и умом, гибким и хитрым. Но безжалостная смерть унесла Джованни, и теперь ему придется передать судьбу рода и Флоренции младшему сыну Пьеро, прозванного в народе 7/ Gottoso – «Подагриком».
Пьеро с детства был болезненным; кроме подагры, он страдал множеством других хворей. От одной из них у него странным образом раздулась шея, он не мог долго держать поднятыми веки, и его глаза были почти все время закрыты. Но если у его отца эти полузакрытые глаза означали погружение в раздумье, – так его часто изображали художники, – то о Пьеро этого нельзя было сказать. Кроме того, он очень быстро уставал и явно не мог справиться с делами города, которые становились все сложнее и запутаннее, ибо в последнее время Козимо почти не занимался ими. Нет, такой человек, как Пьеро, никогда не сможет обрести авторитета и власти своего отца! Таково было всеобщее мнение, и предстоящая борьба за власть между богатыми семействами волновала флорентийцев. Мирно она еще никогда не кончалась. Уже объявился и первый претендент – Лука Питти, тот самый, который совсем недавно построил себе дом-дворец на склоне холма в Верхнем городе и во всеуслышание заявлял, что со смертью старейшины Медичи главенство Нижнего города кончится. Знал ли об этом Козимо, у которого повсюду были свои соглядатаи? Может быть, и знал, но у него уже не было сил, чтобы начать борьбу с Питти. Года два назад устранение претендента не составило бы для него труда, но теперь…
В конце июля в городе стало известно, что Козимо уже несколько раз призывал к своему ложу Пьеро и часами беседовал с ним. Он рассказывал сыну о своей жизни, подробно разъясняя, почему он в тех или иных случаях поступал так, а не иначе. Козимо, видимо, раскаивался, что прежде почти все свое внимание уделял старшему сыну, и теперь в оставшееся ему время торопился наставить младшего. Стало известно и то, что в советники Пьеро старый Козимо назначил Диотисальви Нерони. Это решение окончательно убедило флорентийцев в том, что могучий разум старого Медичи ослаб. Почти все в городе знали, что Нерони давно уже переметнулся на сторону Питти. Неужели «Отец отечества» не ведает этого? Почему он доверил и своего сына, и свое имущество этому человеку без чести и совести? Сандро не раз видел Нерони, и тот ему не нравился, как и многим во Флоренции. Удивлялись, что нашел в нем Козимо, отлично разбиравшийся в людях. Ведь вся натура этого человека была прямо-таки написана на его лице: на губах вечно играет ироническая улыбка, а в глазах глубоко затаились злоба и зависть – те качества, которые, по мнению Липпи, делают человека способным на самые бесчестные поступки.