Боттичелли
Шрифт:
К соглашению прийти никак не удавалось, и противник Подагрика увидел в этом благоприятный шанс свалить Пьеро. Нет ничего опаснее, чем покушение на кошельки сограждан – в прошлом году Подагрик уже смог убедиться в этом. По Флоренции снова поползли слухи, что Медичи стремятся разорить город. Деньги, которые собирались выплатить Милану, полезнее израсходовать на нужды Флоренции! Питти счел, что для него наконец-то настал благоприятный момент. Нужно обратиться к народу – созвать парламент. Страсти накалялись. Прошел слух, что на Пьеро готовится покушение, когда он будет возвращаться в город со своей загородной виллы. И вот тогда ударил колокол.
Площадь Синьории встретила Сандро бешеным гвалтом. Сейчас ему как полноправному гражданину в первый раз предстояло решать, как следует поступить Флоренции. Но разве можно что-либо разобрать в этом гаме и составить собственное
Но Пьеро верен девизу Медичи: ничего сверх меры. Пусть решает суд! И площадь постепенно пустеет. Некоторые уходят разочарованными: Подагрик слишком мягок, разве так нужно поступать со своими врагами? У него ведь сегодня был шанс разом покончить с ними. Слабость властителя рождает противников так же, как падаль родит мух! Суд выносит свой приговор: ближайшие сторонники Питти и зачинщики смуты, в том числе и вероломный Нерони, изгоняются из Флоренции на двадцать лет. Сам Питти, поскольку за него просил Пьеро, остается в городе, но должен оплатить весь ущерб, который причинен республике смутьянами. И здесь Подагрик верен завету отца: сегодняшний враг может завтра стать твоим другом!
Глава третья
Академия праздных людей
Жизнь во Флоренции входит в нормальное русло, о происках Питти постепенно забывают. Да и что о нем говорить: штраф, наложенный на богатея судом, конечно, не разорил его окончательно, но значительно подорвал его могущество. Он теперь будет долго молчать. Липпи окончательно подготовился в дальнюю дорогу. Все его пожитки уложены на повозки, дом и мастерская проданы, и он наносит прощальные визиты коллегам и знакомым. Все они выражают сожаление, что такой великий мастер покидает город. Верный Диаманте изъявил готовность следовать за учителем. Фра Филиппо еще раз предлагает Сандро поехать с ним, но тот решительно отказывается. Его ученичество закончилось.
На следующий день после отъезда Липпи Сандро уже был в мастерской Верроккьо на положении подмастерья. Андреа был всего на девять лет старше Сандро и принадлежал к тому поколению живописцев, которые видели свою цель в создании нового искусства. В его доме мало говорили о символике церковной живописи, о параллелях между Ветхим и Новым Заветом. Это не слишком занимало молодых. И хотя и здесь весьма чтили Мазаччо и Липпи, но считали, что всё, что те могли, они уже сделали. Нужно идти дальше. Перспектива, пропорции, композиция, объемность фигур, способы передачи света и тени, изучение натуры… Все эти требования – соблюдать перспективу, знать анатомическое строение человеческого тела, овладеть мастерством композиции – Сандро воспринимал как стремление ограничить его свободу живописца. В этом подозрении таилось противоречие, которое позже развело двух мастеров в разные стороны. Сандро быстро усваивал все, что было новым в живописи, но часто это новое не устраивало его. Споры между учителем и учеником принимали все более ожесточенный характер.
Мастерская Верроккьо всегда была полна народу. Здесь обсуждали городские новости, спорили о мастерстве, перемывали кости собратьям живописцам. В этих спорах принимал участие и только что появившийся в мастерской ученик Леонардо, пришедший во Флоренцию из городка Винчи. В свои 13 лет он еще ничего не сделал в живописи, но уже рискует вступать в разговоры взрослых и высказывать свое мнение о вещах, в которых мало смыслит. Леонардо раздражал Боттичелли своим нахальством, но чего у него нельзя было отнять, так это любознательности, способности схватывать все на лету, вникать в самые сложные вопросы. Этот неисправимый спорщик вечно пытался докопаться до истины.
Здесь часто звучали споры и о том, что такое красота и насколько красиво то, что существует в действительности. Для Верроккьо это было само собой разумеющимся, для Сандро – нет. Он продолжал отстаивать свои взгляды и в пылу спора произнес фразу, которая надолго запомнилась молодому Леонардо, запала в память настолько, что спустя несколько лет он воспроизвел ее в записных книжках: «Если живописец не владеет в равной степени всеми элементами живописи, то он не является многосторонним художником; если он, например, не ценит ландшафтов и придает им лишь второстепенное значение, как наш Боттичелли, когда он говорит, что изучение ландшафтов – это пустая трата времени, поскольку прекрасный ландшафт можно увидеть уже в пятне, которое возникает на стене, если в нее бросить губку, смоченную различными красками». Да, Сандро продолжал считать: чтобы стать живописцем, недостаточно просто копировать все, что попадается на глаза, даже если делать это с величайшим искусством.
Работа в мастерской Верроккьо не могла продолжаться долго – это Сандро давно понял. Он горел желанием прокладывать собственные пути в живописи, но их было не так-то легко найти. Казалось, флорентийские живописцы уже исчерпали все возможности, все открыли и все предусмотрели. Сандро ищет нового у всех, кого он только встречает. Он легко сходится с самыми различными художниками и так же легко расходится с ними. То его видят у братьев Поллайоло, то он выслушивает поучения Уччелло о божественной перспективе. Перспектива сейчас, пожалуй, главное, что занимает живописцев Флоренции – одни ее признают, другие отвергают. В этих спорах невозможно понять, кто прав, а кто проповедует ложный путь.
Сандро пытается разобраться во всем сам, не следуя слепо наставлениям других. Бывают времена, когда он целыми днями не выходит из дома, запоем читая различные трактаты, которые появляются в огромном количестве, переписываются, расходятся по рукам. Пишут их в основном не живописцы – тем писать некогда, они работают. Общепризнанным теоретиком считается архитектор Леоне Баггиста Альберти. Он сейчас во Флоренции, заканчивает фасад церкви Санта-Мария Новелла. Сандро может в любое время встретиться и поговорить с ним, но он этой встречи избегает, предпочитая читать труды Альберти. В них он находит много полезного об архитектуре, которой начинает увлекаться, но со всем, что касается живописи, готов поспорить с автором. Впрочем, против многих постулатов Альберти трудно возражать. Как, например, возразить против такого тезиса: «Как низкие звуки лютни или лиры в совокупности с высокими и средними тонами образуют приятную для уха гармонию, так и в других областях, особенно в произведениях архитектуры, необходим ритм. Если они построены правильно и с хорошими пропорциями, то они привлекают к себе взоры и восхищают тех, кто их рассматривает».
Говорят, что на взгляды Альберти тоже повлияли знатоки греческого искусства. Хотя Подагрик уделяет мало внимания живописи и архитектуре, их развитие не остановилось: продолжают строить здания, начатые при Козимо, по-прежнему ищут рецепты идеальной красоты. Но каждый понимает ее по-разному: одни видят красоту в совершенных пропорциях, другие – в перспективе, третьи – в точном копировании действительности. И каждый из них считает, что он прав, а всем остальным надлежит следовать открытым им правилам. Все, что не подходило под их мерки, подвергалось поруганию и осмеянию. С этим разум Сандро не мог примириться – он продолжал отстаивать право на собственное понимание красоты. Верроккьо до седьмого пота доказывал ему, что в жизни нет и не может быть таких удлиненных фигур и лиц, что нигде он не увидит таких непропорциональных по длине рук и ног и вряд ли встретит людей с такими неестественно высокими талиями. Сандро продолжал рисовать так, как ему нравилось и как он понимал красоту.