Бой местного значения

Успенский Владимир Дмитриевич

Но такими переживаниями делиться нельзя. В ночь перед первым боем я написал все маме. И отдал почтарю треугольник. А утром, опамятовавшись, волосы готов был на себе рвать: мама ведь умом тронется, прочитав мои излияния! К счастью, письмо не дошло. Наверно, цензура его похерила, И правильно сделала.

— Слышь, лейтенант, — нетерпеливо подтолкнул меня Петя. — Мы мигом! Может, и не доведется больше возле бабы погреться. Ну?!

Не по душе была мне Петина грубость. Всегда он так говорит о женщинах — цинично, с ухмылкой. Мне даже обидно и за себя, и за ту светлую девчонку с зелеными глазами, которую несколько раз проводил домой после школы. И ничего у меня больше не было — ни с ней, ни с другими.

Но держусь я, как человек опытный в таких делах. Не хочу, чтобы мальчишкой меня считали.

— Согласен, — сказал я.

Пошел к полуземлянке, обдумывая, кого оставить вместо себя. На бревне сидел один из «близнецов». Тот Ваня, у которого на носу веснушки.

— Где Охапкин?

— У старшины.

— А Попов?

— Тоже там. Котелок выбивают, товарищ лейтенант.

— Какой еще котелок?

— Для Янгибаева. Старшина сказал, что ничего ему больше не даст. Как в прорву ему дает. А Попов сказал, что бойцу нельзя без котелка. Встал и сам пошел. И Охапкин с ним. Он земляк со старшиной. Выбьем, говорит, котелок, и все тут!

— Ладно. Родник знаешь за лесосекой? Если комбат меня вызовет — пулей ко мне. Понял?

— Так точно, товарищ лейтенант!

Ваня доверчиво смотрел на меня большими серыми глазами. Все ему ясно: лейтенант пошел по делу, наказал прибежать, если что. А я, отвернувшись, мысленно выругал и себя, и особенно Петю. Не ко времени он с этим свиданием... И котелок опять же. Не Попов с Охапкиным должны к старшине идти, а помкомвзвода. Это его забота. Останемся живы после задания — надо будет потолковать с ним. А то он вроде от дела не бегает и дела не делает.

4

Женщины принесли четвертинку спирта. Мы развели — получилось пол-литра. Петя-химик и его зазноба Зинаида выпили, по стакану. Я выпил немного, и мне сразу стало жарко. А потом наступило какое-то равнодушие, захотелось спать. Наверно, я очень устал за минувший день.

Мы сидели на садовой скамье в конце широкой прямой аллеи. Белой колоннадой уходили в сумерки два ряда берез, посаженных, пожалуй, еще в прошлом веке. Дул несильный прохладный ветер. Иногда в нем прорывались теплые струйки, ласкавшие лицо. Такие струйки несли приятный и грустный запах — это, наверно, оттаивали прошлогодние цветы, продремавшие зиму под снегом. Оттаивали, чтобы последний раз выпрямиться, согреться на солнцепеке, а затем незаметно погибнуть среди новой травы, среди молодых ярких цветов.

Я положил голову на плечо своей соседки, которую почти не знал и даже разглядеть как следует не успел. Плечо было мягким, удобным. А звали соседку Шурой. Лицо у нее круглое и доброе. Брови едва заметны, как у той девчонки, которая нравилась мне в школе.

Так и сидел, почти дремал, ощущая приятное тепло Шуриного плеча и подсознательно понимая, что ей тоже хорошо сидеть спокойно и молча. Петя в обнимку со своей зазнобой пристроился на другом конце скамьи. Голос у его Зинаиды резкий, каркающий. Я слушал и думал: насколько же они разные, эти две женщины. Зинаида тощая, высокая, вся какая-то узкая. Лицо сухое, пергаментное. Глаза черные, пронзительные, настороженные. Ей, наверно, лет тридцать, как и Пете, но выглядит она старше. Оттого, что долго сидела в девках — так объяснил Петя. Еще химик говорил, что она женщина расчетливая и настойчивая, умеющая добиваться своей цели. С такой не пропадешь. А бабу из нее он сделает, это факт. Он знает, как разбудить черта.

Зинаида — старший лейтенант, техник с тремя кубиками в петлицах. Форма на ней новенькая. Все чистое, аккуратное, но какое-то скучное. И голос у нее нудный, и говорит она о чем-то неинтересном, о поломке какой-то машины, о нехватке мыла. По сравнению с ее голосом голос Пети-химика казался особенно веселым и сочным:

—

У меня что руки, что голова — кругом шестнадцать! Я в начальство не рвусь, но своего не упущу. Зачем мне в начальство? Ответственность на шею вешать? Я в домоуправлении слесарем был. Пойдем с дружком по квартирам, так, мол, и так: на соседней улице ворюги опять комнату очистили. Замок стандартный, открыли ключом без всякого шума. А вы не желаете замочек новый поставить, с секретом?.. Кто откажется?! Двадцать минут — и, пожалуйста, трояк в кармане. Другой хозяин еще и рубль за секрет добавит по собственной инициативе. А какой там секрет — на базе дружок эти замки брал. Вот и зарабатывали мы с ним, что твой профессор. А вечерком штиблеты лакированные, футболочка со значком, чубчик вьется... От пивной до пивной! Плывем себе по тротуару, поплевываем! Кыш с дороги, очкарики!.. Горделиво гуляли. Руки мои чуешь? Дорогие руки. А после войны дороже в десять раз будут. Вот тогда и зацарствуем мы с тобой, дорогая Зиночка, на всю катушку. Квартирку нашу отделаю по-королевски! Кровать поставим никелированную, широкую, с круглыми шишками. Только дожить бы!

Я слушал Петю и удивлялся: раньше не строил он таких планов насчет Зинаиды. И еще я думал: окажись тут политбоец Попов, он не промолчал бы, как молчу сейчас я. Стыдно ведь людей-то обманывать, хоть бы уж не хвастался насчет этих замков! Однако и осаживать Петю было неловко.

Он пошептался о чем-то со своей Зинаидой, повернулся к нам и предложил Шуре сходить за водой вместе с ним. Под горку, к роднику... Интересно, зачем это вдвоем с одним котелком? Шура молча поднялась и пошла. А Зинаида придвинулась ко мне. Смотрела прямо в мои глаза с такой злостью, словно я был ее личный враг. Потом заскрипела:

— Начальник тыла подписал ходатайство об откомандировании сержанта Коломийца в банно-прачечный отряд. Нам нужен квалифицированный слесарь.

— Ну и что? — спросил я, сообразив, что речь идет о моем помкомвзвода.

— Надеюсь, с вашей стороны возражений не последует?

— Какие там возражения! — махнул я рукой, хотя и почувствовал себя несколько уязвленным. Вроде бы сдружились мы с Петей, а он — раз, и при первой возможности смывается на теплое место. Однако, когда Петя вернулся, я ничем не показал своего огорчения. Наоборот, начал даже подшучивать: долго, мол, вы к роднику с Шурой ходили! С удовольствием шутил, замечая, что слова мои неприятны Зинаиде.

Петя послушал, закурил и произнес с ухмылкой:

— Ну, мы потопаем туда, за полянку. А вы и здесь не замерзнете. Вон на спуске копешка стоит...

Оставшись наедине с Шурой, я почувствовал себя неловко. Как говорить с ней? Требовательно и резко, на манер Пети, я не умею. А рассказывать о чем-то своем, сокровенном, не хотелось. Я же совсем не знаю ее. То, что мне представляется важным, тревожит меня, ей может показаться смешным.

— Давайте встретимся в другой раз, — сказал я и заметил, что Шура словно бы встрепенулась. — Через три дня. И чтобы только вдвоем... Вы ничего не подумайте, просто вдвоем лучше.

— Правда, лучше, — обрадовалась она. — Но почему через три дня? Я послезавтра свободна.

Хотелось мне сказать ей о нашем задании. Приятно ведь сознавать, что о тебе кто-то помнит, беспокоится. Но я сдержался. Когда-нибудь, в следующий раз, перед следующим боем я, возможно, смогу довериться ей. А сейчас еще рано.

5

Наутро я проснулся счастливым. Наверно, потому, что за оконцем полуземлянки ярко играло солнце, и еще потому, что теперь у меня была знакомая девушка, с которой мы скоро встретимся. Я словно бы вырос в своих глазах, чувствовал себя спокойным, уверенным. А когда у человека такое настроение, ему многое удается.