Бой песочных часов
Шрифт:
– А бессонная ночь, головная боль и продырявленные шины, по-вашему, не попадает под определение «неприятности»?
– Да, конечно! – грустно улыбнулась Оксана. – Но мне кажется...
– Кажется – креститься надо! – оборвал ее Рихард.
У Оксаны возникло желание подняться и уйти, но она была не из тех, кто потакает своим эмоциям, если они мешают решению поставленной задачи.
– Отче наш, сущий на небесах, – перекрестилась Оксана, – не дай мне впасть в безумие, да избави меня от иллюзий, что Раб Твой Рихард пребывает в злом раздражении. Да помоги мне уразуметь, о чем мысли его
– Я неоднократно пытался донести свои планы до господина Кузнецова, – сказал он жестко, – но всегда натыкался на абсолютное нежелание с его стороны вести конструктивный диалог.
– Да неужели? – съязвила Оксана, но вовремя опомнилась и вернула интонацию в рамки дипломатической беседы. – А Владимир утверждает, что вы угрожали расправой над его семьей, если он не прекратит мешать вам.
– Я?! Угрожал?! – Рихард встал, но потом упал обратно в кресло и откинулся на спинку, закрыв глаза. – О боже! Как с ними разговаривать? Они ж слышат только то, что хотят!
– А как еще можно было понять ваши слова: «Подумай о будущем своей семьи и детей»? Не думаю, что Владимир это придумал.
Рихард снова облокотился о стол и посмотрел на Оксану.
– Нет, он не придумал, он варварски вырвал их из контекста. Я говорил ему, что хочу возродить сельское хозяйство, но на принципиально новом уровне. И сказал, что «если сам не хочешь, то подумай о своих детях». А он, значит, решил, что я угрожаю? – Рихард тяжело вздохнул. – Сколько можно вот так вот флягами молоко развозить? Да и скольких желающих он таким образом может обеспечить?
– Согласна, – кивнула Оксана. – Я тоже думала, что надо переводить реализацию молока на какой-то новый уровень.
Рихард, увидев в Оксане хоть зыбкую, но поддержку, продолжил:
– А тут приезжаю и вижу Глеба... блин! Его мне еще здесь не хватало!
Оксана засмеялась.
– Давняя «дружба»?
Рихард ухмыльнулся:
– Боюсь, что намного более давняя, чем мы думаем.
– Что вы имеете в виду?
Рихард замолчал, глядя в темный угол комнаты, словно пытаясь что-то вспомнить. Чувствовалось, что ему хочется поговорить, но он не решается откровенничать.
– Я, конечно, прошу прощения за то, что расстроила ваши планы, – сказала Оксана, уводя тему от детских воспоминаний, – но вы действительно предлагали Владимиру и Галине обычные, а никакие не льготные условия кредитования.
– Да! Но даже обычные кредиты выдают далеко не всем. И особенно под такой нестабильный бизнес, как животноводство.
– Согласна! – кивнула Оксана.
– Но под мое поручительство дали бы точно, – уверенно сказал Рихард. – И почему в моих искренних желаниях помочь все всегда видят какието подвохи и ловушки?!
Оксана пожала плечами.
– Признаюсь, что я и сейчас еще не избавилась от этого ощущения.
– Но зато вам все поверили безоговорочно! – возмущенно воскликнул Рихард. – Я не представляю, где вы видели ставку в шестнадцать процентов без залога. Не знаю, какой банк даже «по блату» будет брать на себя чужой риск и работать себе в убыток. Я бы и сам с удовольствием
Оксана почесала нос и решила сознаться:
– Если честно, то я знала, что Владимир откажется. Просто мне не хотелось, чтобы он залазил в кредитную кабалу.
– Проще говоря, соврала. Так? Но что бы ты стала делать, если бы он все-таки согласился?
– Пришлось бы выдать кредит из собственного кармана, – засмеялась Оксана.
– И в результате твоих усилий он записал меня в обманщики и теперь даже слушать не хочет идеи по улучшению жизни этой деревни.
Оксана отметила, что Рихард перешел на «ты». Но это было не хамское «тыканье», а скорее дружественное.
– А может быть, не надо ничего улучшать? – спросила она. – Может быть, здесь и так всем хорошо?
– Если бы все так рассуждали, то мы бы до сих пор жили в пещерах, грелись у каменных очагов и занимались собирательством и охотой.
Холод
Он сидел и отсутствующим взглядом смотрел на одинокий зеленовато-бледный гриб на тонкой ножке. Порывистый ветер насквозь продувал ветхую шкурку, из которой Лис давно уже вырос. Пора бы изготовить новую, но для этого нужно убить козла. А Лис не смог. Нет, не то чтобы он не попал, просто не смог отпустить тетиву, когда представил, как острый наконечник стрелы вонзится в живую плоть и причинит боль. А потом надо подойти к раненому животному и, глядя в добрые умоляющие глаза, вонзить в сердце нож. И он не выстрелил. Козла это, правда, не спасло, ведь рядом был брат.
Уже ясно, что охотника из Лиса не получится и теперь новую шкуру придется отработать сбором еды. Но грибы, как назло, попадаются только ядовитые, а копать корни нестерпимо лень.
Самое неприятное, что он никому не может рассказать о своем состоянии. Не потому, что у него нет друзей или мудрых старших родственников, а потому, что он не знает, как объяснить происходящее с ним.
С раннего детства отец, дед или старшие братья учили его жить в этом мире. Они могли ответить на любой вопрос, даже если Лис не знал от нехватки словарного запаса, как его задать. Если чесалась кожа от укусов насекомых, кто-то из старших показывал траву, которая помогала снять зуд. Если еще какие-то странности возникали с телом, то стоило лишь показать жестом, в чем проблема, как тут же находилось либо лекарство, либо действие, облегчающее существование.
Но никто не мог понять, что происходит с Лисом сейчас, а он не мог ни объяснить, ни показать. Все видели его страдальческое выражение лица и неестественную для лесного народа лень, но никто не знал, как исцелять эту болезнь.
Лис понимал, что как бы ни сердились отец и братья, они не дадут ему умереть от голода и холода, но если он не исцелится от этой хандры, то ни одна девушка не захочет связать с ним судьбу и дать жизнь его детям. Понимая это, он заставлял себя хоть что-то полезное делать для рода, но хватало его ненадолго. А с наступлением осени хандра усилилась настолько, что Лис даже начал подумывать, а не уйти ли ему из этого мира, не избавить ли род от бессмысленного нахлебника. И он даже пытался отказаться от еды, но...