Бой
Шрифт:
Кончилась симфония. В зале захлопали и закричали. Высокий человек во фраке устало опустил руки. Он весь как-то поник, плечи опустились, волосы повисли по бокам лба. Потом он вздохнул, выпрямился и постарался подтянуться. Он обернулся к зрителям. Зрители захлопали еще громче. Какие-то девицы кричали: "Браво! браво!" и протискивались к самой эстраде.
Все музыканты в оркестре встали со своих мест и осторожно стучали смычками по своим инструментам. Высокий человек во фраке нагнулся и пожал руку одному из скрипачей, самому старому и седому. Потом кто-то крикнул: "Автора!" Высокий человек устало
Молодой человек в очках пожал руку высокому во фраке. Высокий устало улыбался. У молодого лицо было очень серьезное и бледное. Он убежал с эстрады. Высокий неторопливо пошел за ним.
В фойе к Маше подошли какие-то двое в щегольских костюмах и ярких галстуках. Маша недолго говорила с ними. Один из них, засунув руки в карманы и небрежно покачиваясь, сказал, что музыка ничего себе, хотя, конечно, вовсе не так уж хорошо, как писали, но все-таки шаг вперед. Борис разозлился. Андрей отошел в сторону. Борис тоже отошел. Они стали возле окна. Андрей смотрел на улицу, а Борис сбоку смотрел на Машу и на двух ее знакомых и злился.
– Прохвосты, - сказал Андрей.
– Кто прохвосты?
Борис не спускал глаз с Маши. Маша рассеянно улыбалась. Тот, который сказал, что музыка "шаг вперед", говорил что-то, кривляясь и жеманничая.
– Разве можно так говорить о музыке!
– сказал Андрей.
– Все им понятно, прохвостам, все они должны разъяснить, на все навешивать свои пошлости...
Борис взял Андрея под руку и тоже стал смотреть на улицу.
Из окна был виден угол темного сада и серый асфальт площади.
Маша подошла к ним сзади.
– Понравилось?
– спросила она.
– Понравилось, - сказал Андрей и повернулся к ней.
– Спасибо вам.
– Почему мне спасибо?
– Потому что, если бы не вы, Борис не пошел бы сюда и не притащил бы меня.
Маша засмеялась.
– Он ни за что не хотел идти, - сказал Борис.
– Я насильно притащил его.
– Спасибо, - повторил Андрей.
Мимо прошли те двое знакомых Маши.
– Я хотел бы быть дирижером, - вдруг сказал Борис.
– Замечательная это профессия.
Маша взяла Бориса под руку.
– Правда?
– Да. Только у меня совсем нет слуха.
Андрей улыбнулся.
– Я прочел вашу книгу, - сказал он.
– Так это вы и есть друг Бориса?
– сказала Маша.
Андрей опять улыбнулся.
– Откуда вы знаете?
– Мне Борис говорил. Неужели вы тоже боксер?
– Да. Я занимаюсь боксом.
– Вы тоже учитесь?
– Нет. Я работаю на заводе. Я слесарем работаю.
– И вы любите бокс?
Андрей все время улыбался.
– Очень люблю. А вы не любите. Мне Борис говорил.
– Борис говорил?
– Да. А за Клаузевица вам тоже спасибо. Я многое понял, когда прочитал его книгу. О бое, о природе боя, о природе войны - все это здорово у Клаузевица. Боксеры...
– При чем тут боксеры?
– Как при чем? Почти все эти вещи прямо можно распространить на бокс. Смысл бокса...
– Никакого смысла! О каком смысле вы говорите? Какой смысл может быть в том, что люди разбивают друг другу носы?
Андрей улыбнулся.
Борису показалось, что Андрей улыбается немного снисходительно и говорит с Машей немного свысока. Борису стало неприятно это, хотя он считал, что прав Андрей, а не Маша, и во всем, что говорил Андрей, он был с ним согласен.
Спор о боксе продолжался. Андрей говорил спокойно, убедительно, ясно, а Маша горячилась. Борису никак не удавалось ничего сказать, Андрей и Маша говорили, как бы забыв о нем. Борис осторожно высвободил локоть - Маша все еще держала его под руку, - и Маша не заметила этого.
– Допустим, - говорила Маша.
– Допустим, что бокс действительно вырабатывает некоторые волевые качества. Конечно, нужно обладать известной твердостью характера, чтобы ни с того ни с сего подставлять свою физиономию под удары. Ведь это больно?
– Больно, - сказал Андрей. Он все время улыбался.
– Ну, ладно. Но почему тогда не сделать проще: пусть человек, который хочет воспитать в себе эту самую твердость характера, пусть он сунет палец в огонь или еще что-нибудь в этом роде...
– Видите ли, - сказал Андрей.
– Видите ли, вы совсем неправы. Вы говорите о твердости характера, и если иметь в виду только твердость, то, может быть, вы и правы. Но Клаузевиц, например, разделяет понятия о "твердости" и о "стойкости". Я вам покажу одно место.
Андрей раскрыл книжку. Маша пристально смотрела на него и хмурила брови. Борис тоже нахмурился.
– Маша, - сказал Борис тихо.
Маша вздрогнула, будто ее толкнул кто-то, и резко обернулась.
– Что?
– сказала она.
– Вот. Нашел...
– громко сказал Андрей.
– "...Твердость означает сопротивляемость воли силе единичного удара, а стойкость сопротивляемость продолжительности натиска. Эти качества очень близки, и часто одно выражение употребляют вместо другого; однако нельзя не отметить заметного различия между ними: твердость по отношению к единичному сильному впечатлению может опираться только на силу чувств, стойкость же нуждается в большей мере в поддержке разума, так как она черпает свою силу в планомерности..." Вы напрасно думаете, Маша, что бокс похож на драку, на бессмысленное мордобитие. Конечно, боец часто злится во время борьбы, и чувства имеют значение, и настоящий боец всегда хочет расколотить противника. Но если боксер воспитал в себе волю бойца, настоящего бойца, то он сумеет, должен суметь проявить темперамент по-настоящему. Клаузевиц объясняет и это. Слушайте: "...Сильным темпераментом обладает человек, способный не только чувствовать, но и сохраняющий равновесие при самых сильных испытаниях, и способный, несмотря на бурю в груди, подчиниться тончайшим указаниям разума, как стрелка компаса на корабле, волнуемом бурей..." Правда, здорово сказано?