Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус
Шрифт:
– Куда хуже, чем оглан, – хохотнул Митоха. – Извиняй, господине – ничего, что мы с тобой за одним столом?
– Ничего, – чуть подумав, серьезно ответил Ремезов, понимал, насколько это для средневековых людей важно – кто, где и с кем сидит. – Вы не холопы, не челядь – люди, можно сказать, почти что вольные – закупы. Долги отрабатывать – в том зазору для чести нет, с каждым может статься.
– Я, я, – неожиданно закивав, рыцарь продолжил по-немецки.
– Он говорит – долги всегда отдавать надо, – перевел до того молчавший монгол. – Правильно, хорошо сказал. Посмотрим, как сам отдаст – когда привезут выкуп.
– Хо! – удивился Павел. – Это
Ирчембе-оглан улыбнулся:
– Как в ордене говорят – знаю, осенью выучил, а так у каждого немца – свой говор. Иногда и друг друга не поймут, хуже, чем у нас в степи.
– Одначе русскую-то речь ты добре ведаешь!
– Ее давно знаю. В Булгаре-граде учил у торговых гостей.
В ожидании выкупа просидели до вечера, павших же договорились похоронить завтра, как и положено – ну, не на ночь же глядя?
Странно, но к пленному немцу, похоже, никто личной вражды не испытывал, наоборот, относились со всем уважением, даже перевязали ушибленную руку. С купцом-то все было понятно – коммерция, а вот староста Твердислав… Не так уж и мало его людей в утренней схватке погибло.
– А мы ему всех пленных кнехтов оставили, – пояснил по ходу дела Митоха. – В холопи, или продаст. В Новгороде Великом людской торг знатный, выручить можно изрядно!
В средневековом Новгороде – процветающая работорговля? Павел покачал головой: сие как-то не очень вязалось со всеми школьными и вузовскими учебниками. Но ведь наемник-то, наверное, знал, о чем говорил.
– А я язм-то, друже боярин, тебя подозревал, – снова напомнил купчина. – Потом уж узнал, как ты бился, едва голову не сложив.
– Да, – коротко кивнул боярин. – Похоже, подставили меня.
– Подо что подставили, господине?
Ремезов посмотрел на Митоху:
– С чернявым тем разобрались?
– Разобрались, господине, – вместо наемника отозвался Окулко-кат. – Он немцев привел, с Охряткою подлым сговоряся. Пытали мы чернявого да на березе за дела такие повесили. Он и крыж тебе прилепил – Охрятко-злодей.
– Повесили, говорите, – Павел хватанул браги. – Ну, и поделом, наверное. А Охрятко?
– Убег.
Выкуп за рыцаря Конрада фон Остенведе привезли вовремя – еще даже не начинало темнеть. Все честь по чести, как и договаривались: две дюжины серебряных монет, хороших, чеканенных в славном городе Бремене, четыре больших соляных круга, да две золотые братины. Что и говорить – неплохой выкуп.
Тевтонца больше никто не задерживал, тот и откланялся, хлебнув на дорожку квасу. И, прощаясь, та-ак сверкнул глазами… Нехорошо, недобро сверкнул.
– Может, и его лучше было б повесить? – поглядел вслед крестоносцу Ремезов. – Ну, как за выкупом своим с кнехтами явится? Или отомстить…
– Не явится, – махнул рукой Твердислав. – Монголы рядом, да и отрядец этот немецкий нынче далеко от своих мест забрел – двух рыцарей потерял, да еще кнехтов. Магистр за такие дела не похвалит. Ну, и обещали мы… уж коли на выкуп договорились, так чего уж теперь пенять? Сразу надо было вешать или голову рубить.
Сотник Ирчембе-оглан тоже в гостях долго не засиделся: кликнул своих да и был таков, едва и видели, Павел не успел у него и про Субэдея спросить. Да и что толку спрашивать-то? Что, потом с монголами ехать? А людей своих куда – Неждана, Окулку-ката и прочих? Да! Гаврила погиб и еще несколько парней – все это было грустно.
Похоронив павших, поредевшая дружина заболотского боярина Павла, как и уговаривались,
Правда, может, никакого резонанса и не случиться – тоже ведь все вилами по воде писано. Однако ж что-то делать все равно надобно… как та лягушка, что, молоко в масло взбив, из крынки глубокой выбралась.
Глава 8
Донос
Декабрь 1240 г. Смоленское княжество
До Смоленска добрались быстро – за десять дней, что и понятно – ехали-то почти налегке, не связанные обозом. Да и подморозило, замело снежком ручьи да болота. И все же, выйдя к Днепру, дружинники еще больше прибавили скорость, всем хотелось поскорее попасть домой, да, справляя дела, дожидаться веселья – светлого праздника Рождества Христова. Погода благоприятствовала: искрил на солнце снег, над головами всадников ярко голубело небо, а морозец стоял небольшой, за щеки да за нос не хватал, не вредничал.
Ремезов по пути размышлял обо всем помаленьку, больше же – о средневековых людях, с кем бог знает сколько еще предстояло жить. Во многом эти люди были близки, но во многом и непонятны – и на мир они смотрели совершенно иначе, и ко всему относились по-другому, хоть к той же человеческой жизни: эвон, налетели на обоз, на деревню орденские немцы, а на них опосля – татары. Многих поубивали-ранили, и что? Да ничего такого особенного, убитых схоронили, раненых, кого смогли – вылечили, кого не смогли, опять же – на погост, и никто ни о ком не переживал особо, не плакал. Средние века – человеческая жизнь почти совсем ничего не стоила, Бог дал – Бог и взял. Обычная простуда – и та болезнь иногда смертельная, ежели в пневмонию или в бронхит перейдет, не говоря уж о всякой там чуме, холере. Заговорами да травками антибиотики не заменишь, вот и мерли, в первую очередь, конечно – дети, да и взрослые-то до старости доживали редко.
Павел, наверное, и не заезжал бы в Смоленск, да дружинники настояли – уж больно хотелось привезти родичам гостинцы, уговорили боярина пустить на это дело целый соляной круг.
Целый!
Соляной!!
Круг!!!
Ремезов согласился легко – не понимал еще до конца всю цену соли, улыбался, радовался вместе со всеми, когда показалась за излучиной колокольня Троицкого монастыря, а за ней – в нескольких верстах, у Смядыни-реки – и Борисоглебский храм.
Сделав остановку, заглянули по пути к инокам, помолились, погибших помянули. Блюдя Рождественский пост, мяса не ели, пробавлялись все дни болтушкою из мучицы, да, малость оскоромясь – рыбою. Ну, что делать-то, не совсем же голодными домой из дальних краев добираться? Да пусть даже и не из дальних, впрочем, для кого как – для купца или наемника, как Митоха – из Смоленска в Менск – не расстояние, что же касаемо крестьян – смердов и прочих, – то для них и это даль несусветная, почти что край света.