Боярин

Гончаров Олег

А градские с посадскими башню эту и вовсе стороной обходили. Да и кто к немцам обращаться бы стал, коли они в ту пору по-нашему ни бельмеса не понимали, а свои лекари были надежней. Но княгиня их лекарство щедро оплачивала, так что братья нужды ни в чем не испытывали и изрядно за это время раздобрели на княжеских харчах.

Вот и теперь они вышли из терема сытые и довольные, потрясая туго набитым кошелем и что-то весело обсуждая между собой.

Немного обидно мне было, что Ольга нашим лекарям иноземцев предпочла и даже в Царь-город за собой потащила, однако понимал я, что она сама себе хозяйка и собой распоряжаться вправе. Нравятся ей фрязи, так и пусть. Коли по-настоящему приспичит, тогда и видно будет, кто искусней – наши или иноземцы. Небось, в Царь-городе хваленые латиняне спасти Григория от смерти не смогли. Впрочем, нужно честным быть, Пустыннику никто бы помочь уже не сумел. Даже Берисава с Белоревом вместе.

И все же недаром вслед за латинами княгиня Любаву мою к себе позвала. Может, и вправду что-то серьезное стряслось? А они, фрязи эти, идут и лыбятся.

– Салют [92] , Добрынья, – приветливо помахал мне рукой Теофил.

– Бонэ журэ [93] – ответил я на приветствие, как Хлодвиг [94] когда-то учил.

– Тебья с женкой королева ждать, – смешно коверкая слова, сказал Густав.

– Любава! Малуша! – окликнул я своих. – Пойдемте, что ли?

92

Salute (фр.) – привет.

93

Искаженное от bonjoure (фр.) – добрый день.

94

Хлодвиг – фряжский ритттер (см. книгу первую, роман «Княжич»)

Только мы порог горницы переступили, так Любава и огорошила.

– Значит, скоро тебя бабкой величать станут? – сказала она княгине.

– А ты как догадалась? – удивилась Ольга.

– Так ведь я ведьма как-никак, – усмехнулась Любава и с Малушей переглянулась. – Мне многое знать положено.

– Ну, значит, тебе объяснять ничего не нужно, – вздохнула Ольга.

– Погодит-ка, – сказал я. – Это получается, что Преслава…

– Говорила же я, – улыбнулась жена. – Мужики же, они как дети.

И почему-то Ольга согласно закивала, а Малушка и вовсе захихикала ехидно.

– Да будет вам, – сказал я.

– И правда, – сказала княгиня. – Что-то сильно мы развеселились. А меж тем не до смеха мне ныне, – и погрустнела вдруг, а потом, словно спохватившись, спросила меня: – Как там Мал поживает? Может, нужду в чем испытывает? Так я подсоблю.

«И она туда же», – подумал я.

– Нужды у нас нет, – сказала жена. – И сдается мне, что в помощи ты больше нуждаешься. Иначе не позвала бы.

– Зря ты так, Любавушка, – махнула на нее рукой княгиня. – Ты же знаешь, что тебя я всегда рада видеть. Но ты сейчас как никогда права. Густав с Теофилом осмотрели Преславу, сказали, что недужна она, либо дитя скинет, либо сама помрет. Вот у меня душа и не на месте. Была бы моя воля, сама бы дитятко выносила. А теперь даже не знаю, что поделать. Может, посмотришь?

– Погоди, – Любава глаза закрыла, ладони к ним прижала и принялась что-то бормотать себе под нос.

Долго так простояла, а потом руки от лица убрала.

– Не соврали твои фрязи, – сказала она Ольге. – Преслава молода больно, не дозрела еще, может и не доходить. Да и бедра узковаты, даже если доносит, роды трудными будут. Схваток не перенесет.

– Как это у тебя выходит? – спросила Любаву сестра.

– Не знаю, – ответила ей жена моя. – С детства у меня это. Я, когда девчонкой была, думала, что все так могут. Помнишь, Добрынюшка, как я тогда Свенельда почуяла?

Я только головой кивнул. А Малушка к Любаве приставать начала:

– А меня посмотришь?

– Рано тебе еще.

Вздохнула княгиня огорченно, помялась немного, а потом решилась.

– Выкидыш Преславе сделать сможешь? – спросила Любаву.

– И не подумаю, – ответила та. – Дитя в чреве материнском губить не буду.

– Так что же мне, к другим обращаться?

– И другим не позволю, – упрямо сказала жена.

– Почему?

– Это при себе оставлю, – сказала Любава печально.

– А я тебя близкой считала, – Ольга отвернулась и начала теребить золотое монисто.

– Ты не ершись, – Любава к ней подошла и руки коснулась осторожно. – Близкие в беде не бросают. Ты могла в этом не раз убедиться. Так ведь, Добрынюшка?

– Так, – согласился я.

– Сейчас, – Любава голову опустила, руки на груди сложила и в себя ушла. Что-то бурчать начала, словно споря с кем-то, даже ногой притопнула, а потом голову подняла и сказала: – А девку спасать надо. Хоть она и из чужих краев, но все равно жалко ее.

– Так что же делать? – Ольга губу закусила.

– Ворожить.

– Это же грех великий, – перекрестилась княгиня.

– А дите недозревшее в когти Марене отдавать разве не грех? Не я к тебе за помощью обратилась. Решай, княгиня, грех ворожбы на себя принимать или грех смерти безвинной на душу камнем класть. Ведь можно помочь. Вижу, что можно. Но тебе решать.

Задумалась княгиня. Крепко задумалась.

– Чего тут думать? – сказала Малуша. – Любавушка, ты скажи, что нужно, а я подсоблю. Меня Добрын тоже травному делу обучал. Помнишь, Добрыня?

– Ладно, – наконец сказала Ольга. – Может, простит Иисус.

– Вот это другое дело. А Бог твой, ежели, конечно, он не злодей кровавый, поймет. А заодно узнаем, кого нам Преслава принести собралась – мальчика или девчушку.

– А разве можно такое знать? – спросила сестренка.

– Лекари сказали, что Господь Бог эту тайну до самых родов хранит, – сказала Ольга. – Говорят, что лишь в последний миг ангела он своего к роженице посылает, чтобы мужскую или женскую душу в ребеночка вдохнуть.

– Ну, не знаю, что там тебе фрязи наплели, – Любава потерла глаза, словно только что от сна очнулась, – только матушка моя никогда в этом деле не ошибалась.

– Попробуй, если сможешь, – княгиня с недоверием посмотрела на Любаву.

– А чего же не смочь? Олюшка, вели, чтоб сюда проса принесли, меда пьяного, ножик вострый и яичко вареное. Да скажи отрокам, чтоб ворона мне изловили, покрупнее да почернее.

– Да я и сама сбегаю, – засуетилась сестренка.

– Чего-чего, а воронов здесь хватает, – поморщилась Ольга. – Давай-ка, Малуша, и чтоб одна нога там, а вторая здесь.