Боярщина
Шрифт:
Начинало уже рассветать.
– Дай мне руку, Валер, - сказала она.
Эльчанинов подал. Она долго держала ее в своих слабых руках, прижимая ее к своей груди, и потом, залившись слезами, произнесла:
– Не оставляй меня, не оставляй, Валер! Мне сердце говорит, что я без тебя умру!
– Анета! Друг мой, успокойся!
– говорил Эльчанинов, сам готовый плакать.
– Да, я буду спокойна, ты этого хочешь, и я буду!.. Поезжай с богом. В чем же ты поедешь, велел ли ты приготовить экипаж?
–
– Непременно же в коляске, тебе будет спокойнее! А кто с тобой поедет?
– Я думаю взять Николая.
– Возьми Николая, он любит тебя. Позовите ко мне Николая, я попрошу, чтоб он тебе хорошо служил.
Эльчанинов вышел и через несколько минут возвратился вместе с лакеем лет сорока, рябым, но добродушным из лица и с серебряною серьгою в ухе.
– Николай, ты поедешь с барином, успокаивай его и береги, - начала больная.
– Будьте покойны, Анна Павловна, все исправим.
– Ах, как ты счастлив, Николай: ты поедешь с Валером, ты будешь видеть его, ты счастливее меня, Николай.
– Не пожалуемся, господа любят, - отвечал тот.
– Ты будешь беречь Валера, если он сделается болен, ты мне сейчас же напиши, и я тотчас приеду.
– Будьте покойны, Анна Павловна!.. Слава богу, нам не в первый раз.
– А готово ли у вас?
– Коляску вытащили, теперь укладываемся. Какую прикажете, Валерьян Александрыч, на пристяжку? Кучера говорят, что каурая очень шибко хромает.
– Какую хотите, - отвечал Эльчанинов. Ему было невыносимо грустно. Савелий Никандрыч, потрудитесь распорядиться, - прибавил он.
Савелий и Николай вышли.
Анна Павловна обняла Эльчанинова. Он чувствовал, как на лицо его падали горячие ее слезы, как она силилась крепче прижимать его своими слабыми руками. Прошло несколько минут в глубоком и тяжелом молчании.
Вошел Савелий.
– Уж начали запрягать, - сказал он.
– Пора!
– проговорила больная удушливым голосом.
– Собирайся и ты, Валер; что ты наденешь? Одевайся теплее.
Эльчанинов вышел; ему хотелось только одного, чтобы как можно поскорее уехать.
– Проворнее, - сказал он попавшемуся навстречу Николаю, одетому уже в дорожную шинель.
– Готово-с, прикажете подавать?
– Подавайте!
– Люди хотят проститься, Валерьян Александрыч, - присовокупил Николай.
– Посылай!
– произнес с досадою Эльчанинов.
Николай вышел, и вслед за ним вошло человек двенадцать дворовых баб и мужиков.
– Прощайте, батюшка Валерьян Александрыч!
– говорили они, подходя к руке барина.
– Прощайте, прощайте, - повторил торопливо Эльчанинов и забыл даже напомнить им беречь Анну Павловну и слушаться ее. Надев теплый дорожный сюртук, он вошел в спальню больной. Анна Павловна сидела на кровати. Савелий
– Ты совсем?
– сказала больная довольно спокойным голосом.
– Прощай, Анета, до свиданья!
– проговорил Эльчанинов, целуя ее руку.
– Прощай!
– тихо проговорила она.
– Дай мне обнять тебя, я тебя провожу.
– Не делай этого, Анета, ты слаба.
– Позволь мне хоть проводить тебя, дай мне руку.
– И она встала, опираясь на руку Эльчанинова.
– Прощайте, Савелий Никандрыч, - говорил тот, подавая свободную руку приятелю.
– Прощайте, Валерьян Александрыч, - отвечал Савелий, крепко сжав руку друга.
Они поцеловались, и все трое вышли в залу.
– Постой, - сказала Анна Павловна, как бы вспомнив что-то, - ты будешь писать ко мне?
– Буду, друг мой!
– А часто ли?
– Часто.
– Пиши два раза в неделю, непременно пиши. Теперь благослови меня.
Эльчанинов перекрестил ее.
– Прощай, Анета, останься здесь, ты слаба.
– Я провожу тебя на крыльцо.
– Анна Павловна хотела идти, но силы ее совершенно оставили.
– Не могу... Прощай!
– произнесла она и уж в беспамятстве обхватила Эльчанинова за стан.
– Примите ее, - сказал Эльчанинов, разводя ее холодные руки, и, почти бегом выбежав на крыльцо, вскочил в коляску.
– Пошел скорее в Каменки!
– крикнул он.
Кучер ударил по лошадям, и коляска с шумом выехала в поле. Эльчанинову стало легче; как бы тяжелое бремя спало у него с души; минута расставанья была скорей досадна ему, чем тяжела.
"Как эти женщины слабы!
– думал он.
– Я люблю ее не меньше, да что ж такое? Так необходимо, и я повинуюсь". Размышляя таким образом, он мало-помалу погрузился в мечты о будущем. Впрочем, надо отдать справедливость, что он выехал из своей усадьбы с твердым намерением выписать Анну Павловну при первой возможности.
Между тем граф только что еще проснулся и сидел в своем кабинете.
– А! Вы уж совсем!
– сказал он, увидя входящего Эльчанинова в дорожном платье.
– Исправны. Присядьте. Как здоровье Анны Павловны? Как она вас отпустила?
– Не спрашивайте лучше, ваше сиятельство, одна только неизбежная необходимость заставила меня не отказаться от моего намерения, - отвечал Эльчанинов.
– Честь вашей воле! Это прекрасно в молодом человеке. Поверьте, все к лучшему! Вам надобны теперь письма и деньги.
С этим словом граф подошел к письменному столу и начал писать. Через полчаса он вручил Эльчанинову четыре пакета и 200 рублей серебром.
– Извините, что мало, - сказал он, подавая деньги, - там, по письму, вы можете, в случае нужды, адресоваться к моему поверенному.