Боярщина
Шрифт:
– Во-первых, все эти дрязги, - продолжал Эльчанинов, - граф прекратил сейчас же. У него был бал, был, между прочим, и исправник и такую получил головомойку, что, как сумасшедший, куда-то ускакал, и граф говорит, что оставаться мне так вдвоем с Анною Павловною превышает всякие меры приличия и что мы должны по крайней мере на полгода разойтись, чтобы дать хоть немного позатихнуть всей этой скандальной истории.
– А Анна Павловна, стало быть, останется здесь у вас же в доме? возразил Савелий.
– Нет, не у
– Кто ж этому поверит?
– Нет, поверят, потому что я из первого же города пришлю крепость на ее имя: удостоверение, кажется, верное; одной ей здесь ничего не могут сделать, но оставаться и жить таким образом, как мы до сих пор жили, это безумие.
– Не знаю, как хотите, так и делайте, я и сам с вами разума лишился, возразил Савелий и махнул рукой.
Эльчанинов испугался, что Савелий рассердился.
– Простите меня и ее, мой добрый Савелий Никандрыч, - подхватил он, протягивая приятелю руку, - но что ж делать, если, кроме вас и графа, у нас никого нет в мире. Вас бог наградит за ваше участие. Дело теперь уже не в том: уехать я должен, но каким образом я скажу об этом Анете, на это меня решительно не хватит.
Савелий молчал.
– Савелий Никандрыч, скажите ей, предуведомьте, - продолжал Эльчанинов.
– Что же я ей скажу?
– Ну, скажите... скажите, что я должен ехать непременно, обманите ее, скажите, что я еду закладывать это имение, всего на две недели.
Савелий думал: жить молодым людям вместе действительно было невозможно; совет графа расстаться на несколько времени казался ему весьма благоразумным. Неужели же Эльчанинов такой гнусный человек, что бросит и оставит совершенно эту бедную женщину в ее несчастном положении? Он ветрен, но не подл, - решил Савелий и проговорил:
– Извольте, я скажу.
Эльчанинов бросился обнимать его.
Анна Павловна проснулась на другой день часов в девять. Она была очень слаба.
– Подите, Савелий Никандрыч, - сказал Эльчанинов, почти толкая в спальню приятеля, - подите, поговорите.
Савелий вошел.
– Он приехал, я слышала его голос, - говорила Анна Павловна.
– Валерьян Александрыч приехал, он сейчас придет, - отвечал Савелий.
– А где же он?
– Он вышел.
– Мне хочется видеть его поскорее.
– Он сейчас придет, поговорите лучше со мной. Я скажу вам новость, мы все скоро отсюда уедем.
– Ах, как это хорошо! Мне здесь страшно: что если он опять приедет... Куда же мы уедем?
– В Москву, Анна Павловна.
– А скоро?
– Скоро, только выздоравливайте, а Валерьян Александрыч прежде съездит один и заложит имение, - говорил Савелий.
– А я?
– спросила Анна Павловна.
– А мы с вами после.
– Нет, я без Валера не останусь, я умру без него.
– Но как же? Вы больны,
– Мне теперь лучше; с чего вы это взяли?
– говорила Анна Павловна. Ей-богу, лучше, я могу ехать с ним.
– Как же вам ехать, Анна Павловна?.. Это нехорошо, вы не бережете своего здоровья для Валерьяна Александрыча, ему это будет неприятно.
– Так он хочет оставить меня одну... Что ж он не идет? Я упрошу его взять меня с собою, - произнесла Анна Павловна и залилась горючими слезами.
– Успокойтесь, Анна Павловна, успокойтесь, - говорил Савелий, с глазами, полными слез, - Валерьян Александрыч едут только на две недели.
– На две недели! Нет, я поеду с ним, я пойду за ним пешком, если он не возьмет меня.
– Отпустите, Анна Павловна! Валерьян Александрыч едет всего на две недели, это необходимо для его счастья.
– Ах, как я желаю счастья Валеру!
– говорила Анна Павловна.
– Ну вот видите, а не хотите его отпустить на две недели.
– Да я не могу, вы видите, я не могу!
– произнесла она раздирающим голосом, прижав руки к груди.
– Укрепитесь, Анна Павловна, вы должны это сделать для счастья и спокойствия Валерьяна Александрыча.
– Когда же он едет?
– Послезавтра.
– Послезавтра?.. Отчего он не идет? Скажите ему, чтоб он пришел по крайней мере. Пошлите его.
Эльчанинов, стоявший у дверей и слушавший весь разговор, вбежал в комнату.
– Анна! Друг мой!
– вскричал он, обнимая и целуя ее.
Анна Павловна ничего не могла говорить и только крепко обвила его голову руками и прижала к груди.
– Ты едешь?
– проговорила она.
– Еду, мой ангел! Это необходимо, чтобы упрочить общую нашу будущность.
– Поезжай, это необходимо для твоего счастья, я буду молиться за тебя.
– Я поеду ненадолго, мой ангел; скоро увидимся, - сказал Эльчанинов, мне надо заложить только мое имение, и ты приедешь ко мне.
– Да, чтобы недолго, пожалуйста, недолго! Сядь ко мне поближе, посмотри на меня. Ах, как я люблю тебя!
– И она снова обвила голову Эльчанинова своими руками и крепко прижала к груди.
– Завтра тебя не будет уже в это время, ты будешь далеко, а я одна... одна...
– И она снова залилась слезами.
– С тобой останется Савелий Никандрыч, он будет тебя утешать, - говорил растроганный Эльчанинов, и готовый почти отказаться от своего намерения и опять остаться в деревне и скучать.
Всю ночь просидел он у кровати больной, которая, не в состоянии будучи говорить, только глядела на него - и, боже!
– сколько любви, сколько привязанности было видно в этом потухшем взоре. Она скорее похожа была на мать, на страстно любящую мать, чем на любовницу. Во всю ночь, несмотря на убеждения Савелья, на просьбы Эльчанинова, Анна Павловна не заснула.